***
В обычные дни церковная служба проходила тихо, и даже когда в зале собирался чуть ли не весь город, никто не смел проронить и слова. Было ли то благоговение перед богом или боязнь священника, а может то и другое (что скорее всего), но очередная негласная традиция оставалась нерушимой… до похоронной недели.
Уже на первой службе, которая проходила через три дня после смерти и за четыре дня до похоронной недели, горожане полностью меняли своё отношение к всевышнему и к такому «пугающему» церковнослужителю. Доверием жителей больше пользовались языческие обряды и суеверия, хотя куда можно ещё больше. Люди не приходили ни на воскресные, ни на утренние и вечерние богослужения. Более того, они будто игнорировали всю семью священника. Когда, например, матушка Эртранкен выходила в город за продуктами, её для жителей и не существовало вовсе: не было привычных пожеланий доброго утра и вежливых улыбок. Матушку могли спокойно толкнуть на улице или даже проигнорировать какую-то просьбу. Город преображался, становился ещё более неприветливым.
Поэтому сегодня, на последней службе, было настолько шумно и людно, что никакие разъярённые возгласы отца Эртранкена не имели силы над людьми — все ждали основного действия, того самого, которое начинало похоронную неделю и отменяло все законы божьи.
Святой отец также ненавидел эту неделю, как и молодёжь, только его ненависть была связана с еретическими повериями и наплевательским отношением к Библии, в то время как дети не могли принять факт того, что их ждёт тоже самое, что и покойного: притворные сожаления и плотоядное ожидание мнимой безопасности. Становиться подношением для ведьм, чтобы остальные могли радоваться — точно не то, чего хочется тем, кому жизнь уготовила свою долговечность. Или не такую долгую, но подальше отсюда.
Отец Эртранкен недовольно поглядывал на пришедших. Его водянистые подслеповатые глаза бегали по залу, а рот сложился в недовольной гримасе. Тонкие, вечно потные и холодные пальцы стучали по Библии. Он уже давно потерял веру в возможность изменить этих «заблудших» людей.
Прямо перед амвоном* должны были расположиться все родственники Джолин Андерсон, так что святой отец решал, когда начинать службу по тому, насколько готова была семья покойной. Келлеры уже сидели спокойно, только Бобби время от времени оборачивался на выход из церкви, но в целом вёл себя очень тихо и покорно (иначе бы его мать, Сьюзан, давно бы влепила оплеуху, несмотря на уже разбитую скулу). Андерсоны никак не могли замолчать, потому что Кейт, матери Стивена, не нравилось, что она сидит рядом с семьёй, которая, по её скромному мнению, виновата в смерти Джолин.
— Стивен, мальчик мой, как ты думаешь, скольких ещё людей погубят эти Келлеры? Ох, ты же знаешь, что у твоей мамы чутьё на таких омерзительных личностей, я не смогу выносить их вонь ещё и на поминальном обеде, — сказала она с той приторной самодовольной улыбкой, с которой она всегда говорила о Келлерах, — надеюсь, в колледже ты понял, почему мы не разрешали тебе дружить с их сынком Бобби — он же точь-в-точь копия Сьюзан, точно она сама себя уродила, хотя это и было ожидаемо от такой мерзостной девки. И почему они вообще сидят рядом с нами? Тут же места для родственников, а не подворотных псин.
У Стивена было три объяснения вражды между его семьёй и семьёй Бобби. Первая заключалась в отвратительном характере собственной матери и в тихом характере тёти Сьюзан. Мать обожала издеваться над всеми, кто, по её мнению, был слишком незаметен и мало принимал участия в городской жизни, так что Сьюзан прекрасно подходила. Однако после рождения Бобби миссис Келлер стала более холодной и жестокой женщиной, она даже стала отвечать на измывательства снохи. Второй причиной стала свадьба. Отец Эртранкен тогда забыл о свадьбе Сьюзан и договорился с Кейт на тот же день. В итоге ни одна из женщин не захотела менять дату и впервые за всю историю города в один день справились две свадьбы. Наконец, третьей причиной ненависти мог стать факт того, что Сьюзан не совсем сестра Дивера, мужа Кейт. Когда Диверу было пять лет, Джолин удочерила Сьюзан. По мнению матери Стива, приёмная дочь покойной не имела никаких прав на наследство и никакие ссоры с мужем по этому поводу не могли переубедить её.
— Сынок, ты меня слушаешь? — прошептала Кейт, снова сжав руку сына.
Стивен кое-как сдержался, чтобы не прошипеть от боли — слишком уж часто и сильно его хватали за руку. Парень утвердительно кивнул и наигранно-нежно посмотрел на мать.