Судебный пристав Третьего округа, явно получив четкие инструкции, проводил Эйнсли прямиком к первому ряду кресел в зале заседаний. Судья Пауэлл поднял взгляд, заметив его, кивнул и сразу провозгласил:
— Объявляется пятнадцатиминутный перерыв. Возникло неотложное дело, требующее моего внимания.
Все, кто был в зале, при этом поднялись, а судья проскользнул в дверь, располагавшуюся прямо позади его кресла. Тот же пристав проводил Эйнсли к нему в кабинет.
Судья уже сидел за рабочим столом и встретил Эйнсли радушной улыбкой.
— Входите, входите. Рад вас видеть, сержант. — Он указал гостю на стул. — Как я догадываюсь, отдел по расследованию убийств полиции Майами весь в трудах?
— И пребудет в них во веки вечные, ваша честь.
Эйнсли кратко изложил суть проблемы. Судья все еще был импозантен, хотя за несколько лет поднабрал лишнего веса, а в шевелюре преобладала теперь седина. Сказывался не только возраст, предположил Эйнсли, но и постоянный профессиональный стресс. На судьях апелляционных судов лежала огромная нагрузка, причем приговоры даже таких многоопытных ветеранов, как Пауэлл, то и дело отменялись в более высоких инстанциях, показывая, по мнению многих, как мало изменился мир со времен Диккенса, который писал, что «закон — это осел».
Выслушав аргументы Эйнсли, Пауэлл кивнул и сказал:
— Хорошо, сержант, я буду счастлив помочь вам. Однако чтобы соблюсти необходимые формальности, я должен спросить, зачем вы хотите получить доступ к давнему досье этого человека?
— Его дело было опечатано двенадцать лет назад, ваша честь. Сейчас мистер Дойл подозревается в крайне серьезном преступлении, и у нас есть основания полагать, что знание некоторых деталей его криминального прошлого поможет расследованию.
— Тогда будь по-вашему. Снимем эту печать. Как вижу, бумаги у вас с собой?
Эйнсли протянул ему папку.
Он прекрасно понимал, что любой другой судья посчитал бы предоставленную им информацию недостаточной. Неизбежны были бы другие вопросы — все более неприятные, пристрастные. Многие судьи упивались своими полномочиями; редкое решение принималось ими без словесной дуэли. Для Эйнсли сейчас важнее всего было свести к минимуму число людей, которые знали бы, что Элрой Дойл — основной подозреваемый по делу о серийных убийствах. Чем меньше придется ему вдаваться в детали, тем меньше вероятность, что будут обсуждать интерес, проявленный отделом по расследованию убийств, к Дойлу. Главное, сам Дойл не должен почувствовать, что он под подозрением.
— Кажется, бумаги в порядке, — сказал Пауэлл после беглого просмотра. — Закон велит, чтобы я привел вас к присяге, но мы так давно знаем друг друга, что эту формальность можно опустить. Вы присягнули мне, если спросят, так ведь?
— Я готов поклясться в этом, ваша честь.
Пауэлл сноровисто подмахнул бумаги, и дело было сделано.
— Мне очень хотелось бы с вами потолковать, — сказал судья, — но меня ждут. Адвокаты берут почасовую оплату, вы же знаете.
— Знаю, — кивнул Эйнсли. — Спасибо.
Они пожали друг другу руки. В дверях Пауэлл обернулся:
— Когда вам понадобится моя помощь, обращайтесь без колебаний. Вы знаете, я всегда на вашей стороне…
Пауэлл шагнул в зал заседаний, и Эйнсли услышал, как судебный пристав провозгласил:
— Встать, суд идет!
Главный архив по уголовным делам располагался в здании полицейского управления Метро-Дейд к западу от международного аэропорта Майами. Понадобилось заполнить еще несколько бланков и расписаться в многочисленных бумажках, прежде чем перед Эйнсли вскрыли подростковое досье Элроя Дойла. Для ознакомления с ним Эйнсли предоставили отдельный кабинет. Он имел право снять копии с любых документов из дела, но ни листа не смел вынести из помещения архива.
Папка оказалась толще, чем Эйнсли ожидал. А вчитавшись в документы, он сразу увидел, до какой степени не ладил с законом юный Элрой Дойл.
Эйнсли насчитал тридцать два привода в полицейские участки (слово «арест» к подросткам не применялось), двадцать раз за этим следовало обвинение в мелком хулиганстве, но и это было лишь ничтожной частью правонарушений, которые совершил юный Дойл.
Дело завели, когда Элрою едва минуло десять лет — кража в часовом магазине «Таймекс». В одиннадцать его взяли за уличное попрошайничество, но полиция доставила малолетку домой к мамочке, хотя именно она отправила его клянчить деньги. В двенадцать он избил учительницу: результат побоев — синяки и разорванная губа, на которую пришлось накладывать швы. И снова после непродолжительного допроса Элроя выпустили под поручительство его матери Бьюлы. Так продолжалось годами, и если бы только с одним Элроем Дойлом! Прошло всего несколько месяцев, и его поймали в группе юных карманников, но в деле снова появилась формулировка «отпущен по просьбе матери». В тринадцать лет попытка вытащить кошелек у пожилой дамы сопровождалась явным насилием, но итог оказался тем же.