В церкви святого Августина в Потстауне Малколм Эйнсли стал подчиненным отца Андре Куэйла. Тому было шестьдесят семь лет от роду, он страдал эмфиземой и редко покидал стены своего дома. Вопреки традиции, ему даже пищу подавали отдельно.
— Ты, значит, всем здесь заправляешь? — предположил Рассел во время одного из своих редких визитов к приятелю.
— Нет, свободы у меня гораздо меньше, чем ты думаешь, — сказал Малколм. — Крепкозадый уже закатал мне два выговора.
— Кто, наш всемогущий владыка епископ Сэнфорд?
— Он самый, — кивнул Малколм. — Кто-то из местных старожилов пересказал ему пару моих проповедей. Ему они сильно не понравились.
— О чем они были?
— Одна о перенаселении и контроле над рождаемостью, другая — о гомосексуалистах, презервативах и СПИДе.
— Ну, ты и нарываешься! — Рассел не сдержал смеха.
— Согласен, просто я прихожу в отчаяние, когда вижу, какие насущные вопросы жизни упорно не желает замечать наша Церковь. Меня, допустим, тоже передергивает при мысли о физиологии гомосексуализма, но ведь наукой уже давно установлено, что это заложено в людях генетически и они не смогли бы измениться, даже если бы захотели.
— И тут ты вопрошаешь: «Кто же сотворил людей такими?» — продолжил его мысль Рассел. — И если все мы созданы Богом, то и гомосексуалистов тоже сотворил Он, пусть цель Его при этом остается нам непонятна?
— Но еще больше меня злит отношение католической Церкви к презервативам, — продолжал Эйнсли. — Скажи, как я могу прямо смотреть своим прихожанам в глаза и в то же время запрещать им пользоваться средством, которое сдерживает эпидемию СПИДа? Но отцам Церкви мое мнение безразлично, они хотят только, чтобы я заткнулся.
— Ну и как, заткнешься?
Малколм упрямо помотал головой.
— Ты все поймешь, когда узнаешь, что я заготовил на следующее воскресенье.
Намеченная на десять тридцать утра месса началась с сюрприза. Без предупреждения за несколько минут до начала службы прибыл епископ Сэнфорд. Престарелый и многоопытный прелат передвигался опираясь на трость; во всех поездках его сопровождал секретарь. Епископ снискал себе славу ригориста, неукоснительно следовавшего линии Ватикана.
Эйнсли в самом начале службы во всеуслышание приветствовал епископа. Волнение его нарастало. Неожиданный приезд начальства встревожил его — ведь содержание сегодняшней проповеди заведомо не могло Сэнфорду понравиться. Малколм знал, что епископу все преподнесли бы позднее под соответствующим соусом, и был готов к этому. Но излагать свои мысли непосредственно перед этим могущественным князем Церкви было гораздо труднее, впрочем, теперь уже Эйнсли не мог ничего изменить.
И когда пришла критическая минута, он вложил в проповедь всю силу убеждения, на какую был способен:
— Каждому из нас необходима абсолютная вера в реальность существования Бога и Иисуса Христа как Его ипостаси. Но в той же степени нужна стойкость, чтобы эта вера выдержала испытания на прочность, которые столь часто посылает нам жизнь. Я намереваюсь подвергнуть вашу веру проверке.
Он обвел взглядом заполненные прихожанами ряды скамей перед собой и продолжал:
— Истинная вера не нуждается в подпорках в виде всякого рода материальных доказательств, ибо если бы доказательства существовали, не было бы никакой нужды верить. Но все мы тем не менее пытаемся по временам укрепиться в своей вере с помощью одной сугубо материальной вещи. Я говорю о Библии.
Малколм сделал небольшую паузу и спросил:
— А если бы вы узнали, что отдельные разделы Библии, при этом важные, касающиеся Иисуса Христа, содержат в себе неточности, искажения и преувеличения? Были бы вы и тогда по-прежнему тверды в своей вере?
Он снова помедлил. Потом улыбнулся и продолжал:
— Мне кажется, я вижу недоумение на ваших лицах. Уверяю вас, мой вопрос абсолютно оправдан, потому что современной наукой достоверно установлено: Библия содержит множество неточностей, причем по причине достаточно банальной. Библейские сказания передавались из поколения в поколение не на письме, а устно. А этот способ передачи информации, как всем нам известно, крайне ненадежен… И это уже далеко не новость. Историкам и исследователям Библии об этом известно давно, так же как и иерархам нашей с вами Церкви.
Эти слова вызвали оживление на скамьях, люди обменивались удивленными взглядами, епископ хмурился и озабоченно качал головой.