Эйнсли знал. Речь шла о престижной адвокатской конторе Хавершема, у которого было столько совладельцев, что название фирмы на бланке занимало две длинных строчки. Услугами именно этих адвокатов чаще всего пользовались Даванали.
— И вам удалось чего-нибудь добиться? — спросил он.
— Да, — ответила Лайза. — Поэтому мне и нужен ваш совет.
Как явствовало из рассказа Лайзы, в конторе Хавершема работали достаточно опытные люди, чтобы принять молодого, никому не известного адвоката всерьез. Адвокат Джаффрус внимательно все выслушал и пообещал разобраться с жалобой ее клиентки. Через несколько дней Джаффрус позвонил Лайзе и назначил новую встречу. Состоялась она примерно за неделю до самоубийства Байрона Мэддокс-Даваналя.
— Обошлось без волокиты, — рассказывала Лайза. — Очевидно, они без труда установили, что жалоба обоснована. Даванали согласились оказывать Серафине материальную поддержку, но при одном условии: никогда и ни при каких обстоятельствах их имя не должно упоминаться в связи с будущим ребенком, и они желали получить гарантии этого.
— Какие гарантии, каким образом? — спросил Эйнсли.
Как объяснила Лайза, Серафина должна была дать письменную клятву, что организовала свою беременность искусственно, через банк спермы и от неизвестного донора. А справку в подтверждение этому они собирались добыть в банке спермы.
— Такие справки недешево обходятся, — заметил Эйнсли. — А сколько же они собирались платить Серафине?
— Пятьдесят тысяч в год. Но это еще до того, как мы узнали, что будут близнецы.
— Даже для одного ребенка маловато.
— Я тоже так посчитала и решила обратиться к вам. Бет сказала, что вы знаете ситуацию в той семье и можете посоветовать, сколько нам с них запросить.
— А вы как относитесь к этой затее с банком спермы? — обратился Эйнсли к Серафине, внимательно слушавшей их разговор.
Она пожала плечами.
— Мне все равно. Я хочу только, чтобы мои дети не жили в такой дыре и получили самое лучшее образование. Если для этого нужно подписать какую-то бумажку, даже лживую, я подпишу не задумываясь. И плевать я хотела на имя Даваналей. Мое ничуть не хуже.
Эйнсли припомнил свой разговор с Фелицией Мэддокс-Даваналь, когда она признала, что Байрон получал четверть миллиона долларов в год. Но куда важнее была другая ее раздраженная ремарка: «… Для такой семьи, как наша, эти деньги — пустяк, карманная мелочь…»
— Вот вам мой совет. — Он повернулся к Лайзе. — Назначьте им двести тысяч долларов в год до двадцатилетия близнецов. Половину должна получать на жизнь Серафина, остальные пусть идут на счет в банке, чтобы обеспечить образование будущим детям и ее сыну…
— Да ну?!
— Да, о нем нельзя забывать. Настаивайте на этой сумме, а если клиенты Хавершема, то есть Даванали, откажутся или начнут торговаться, скажите, что вы забыли про свои выдумки с банком спермы и клятвенными обещаниями, и пригрозите передать дело в суд, потребовать, чтобы детям дали фамилию отца и все прочие права.
— Мне нравится ваш ход мыслей, — сказала Лайза, но добавила с сомнением: — Только вот примут ли они такие условия, сумма гораздо больше той, что они сами посулили.
— Сделайте, как я сказал. Между прочим, попробуйте намекнуть миссис Даваналь, что это я подал вам такую идею. Это может помочь.
Лайза пристально посмотрела на него и, кивнув чуть заметно, сказала:
— Спасибо.
Всего сорок восемь часов спустя телефонный звонок Лайзы Кейн застал Эйнсли дома. Она говорила до крайности возбужденно:
— Просто невероятно! Мы с Серафиной только что из конторы Хавершема. Они на все согласны! Никаких споров, никаких возражений! Приняли все, как я… Нет, как вы изложили.
— О, я уверен, что это целиком ваша заслуга.
Но Лайза не слышала.
— Серафина здесь рядом и просит передать, что вы — чудо. Я тоже так думаю!
— А вы сумели довести до сведения миссис Даваналь, что…
— Да! Майк Джаффрус сразу ей позвонил. Через него она просила передать, что хочет с вами увидеться. Просила, чтобы вы позвонили ей домой и назначили время, — она замялась, но любопытство пересилило. — Между вами что-то есть?
Эйнсли рассмеялся.
— Ничего, если не считать маленькой игры в кошки-мышки.
— Пора бы мне усвоить простую житейскую истину, — сказала Фелиция Даваналь, — что нельзя излишне откровенничать с проницательными детективами да еще из бывших священнослужителей. Слишком дорого обходится разговорчивость.
Она приняла Малколма Эйнсли в той же гостиной, что и прежде, но только теперь усадила в точно такое же удобное кресло, в какое уселась в полуметре от него сама. Она была все так же восхитительна, но вела себя более свободно, потому, вероятно, что самоубийство Байрона не было больше тайной и ей не приходилось держать в уме заранее заготовленные ответы на трудные вопросы.