— Стало быть, надо добиться, чтобы Рассел вернул ее, верно ведь? Не думаю, что имеет смысл упрашивать его, учитывая, что он сделал это, чтобы — как вы это выражаетесь? — завести тебя. Так ведь вы говорите? Хорошее выражение. Знаю, что бывает с моими часами, если завести их чересчур сильно. Как насчет того, чтобы обратиться прямо к родителям и рассказать им, что, по твоему мнению, произошло? Солгать им для него будет несколько труднее, разве не так?
Джорджия признала, что, скорее всего, это действительно так, но упоминание о часах напомнило ей о приеме у врача. У мистера Голдсмита все часы показывали разное время, но ее собственные часы свидетельствовали о том, что уже без четверти двенадцать и ей придется чуть ли не бежать.
Доктор Детридж разложил карты в том же порядке, что и прошлый раз. Он долго размышлял над значением подобного расклада и в конце концов решил продемонстрировать его Родольфо. Он поставил свое маленькое зеркальце так, чтобы карты отражались в нем, и периодически пристально вглядывался в него, пока не увидел в нем лицо своего старого ученика.
— Приветствую тебя, мастер Рудольф, — проговорил старый англичанин. — Что мыслишь ты об этом раскладе?
— Нахожу его весьма примечательным, друг мой, — ответил Родольфо, внимательно вглядываясь в карты, — особенно потому, что в это новолуние я получил в точности такой же.
— Богиня не являет себя в новолуние без важной на то причины, — задумчиво проговорил Детридж.
— Быть может, что-то в наших делах заинтересовало ее? — предположил Родольфо.
— Тогда надежду остается питать, что вмешательство ее к благу нашему приведет, — сказал Детридж.
Лючиано не был удивлен тем, что на следующий день Джорджия не появилась в Реморе; в конце концов, он сам посоветовал ей сделать перерыв. Фалько, однако, был явно разочарован, когда Странник из Беллеции появился в папском дворце один.
— Есть вещи, которые мы можем обсудить и без Джорджии, — мягко проговорил Лючиано.
Фалько в ответ лишь молча кивнул, и Лючиано показалось, что мальчик украдкой вытер набежавшую слезу. Это было нечто новое. Не связано ли стремление Фалько перенестись в другой мир с желанием быть поближе к Джорджии? Задавать прямые вопросы на такую щекотливую тему было бы, разумеется, совершенно неуместно. Лючиано решил, что сейчас следует заняться практическими деталями, а о новой проблеме задуматься, когда на то придет время.
— Многое следует сделать с обеих сторон, — сказал он деловито. — Джорджия постарается разобраться с твоей новой жизнью и принесет сюда талисман. А тебе необходимо подумать о том, как ты будешь уходить отсюда. Ты ведь понимаешь, что, если ты перенесешься в мой прежний мир и останешься там на ночь, здесь в течение дня тело твое будет выглядеть беспробудно спящим?
— Да, ты говорил об этом. Если я останусь там, то здесь буду выглядеть, как Morte Vivenda. До того дня, пока и впрямь не умру в этом мире. Как ты думаешь, много это займет времени?
Лючиано неопределенно покачал головой. Удивительно, с каким спокойствием этот тринадцатилетний мальчик говорит о собственной судьбе.
— Точно не знаю. У меня это были недели, но, как я уже говорил тебе, мою жизнь поддерживали искусственно. Может быть, всего несколько дней. Всё дело в том, что у нас должно быть какое-то объяснение этому. Мы не хотим, чтобы твой отец мог начать догадываться о том, что же произошло в действительности.
— Я попрошу, чтобы меня вернули в Санта Фину. Можно сказать, что это из-за того, что Гаэтано уехал в Беллецию и мне хочется побыть до начала Скачек в летнем дворце. Исчезнуть оттуда мне будет, проще — слуги не так бдительны, как мой отец.
— Но причина-то все-таки должна быть, — продолжал настаивать Лючиано.
— Я и об этом думал, — ответил Фалько. — Проще всего, мне кажется, создать видимость, будто я пытался покончить с собой.
Всю обратную дорогу до Овна Лючиано провел в глубоких раздумьях. Однако все мысли о Фалько начисто вылетели у него из головы, когда он увидел карету, уже выведенную из конюшенного двора. Уильям Детридж, высунувшись из окошка, махал ему рукой.
— Поспеши, Лючиано. Слово передано нам из Санта Фины. Диво наше улетело.
В тот же вечер Гаэтано вернулся во дворец герцогини, получив приглашение на званый обед. В качестве почетного гостя он сидел по правую руку от герцогини, а место с другой ее стороны занимал Родольфо. Это было вполне естественно, но молодой ди Кимичи был изумлен, увидев вторую свою соседку, ибо ею оказалась его кузина Франческа.