Мне открыла дверь худощавая седая дама с маленьким узлом седых волос, строго зачесанных на темя. Она посмотрела на меня без всякого удивления и спросила: «А где ребенок?» Я решила, что это недоразумение, и сказала, что ищу комнаты для себя, объяснила, кто я такая, сообщила, что готовлюсь к выпускным экзаменам и до их начала хочу отдохнуть один месяц, в доказательство чего протянула мою «инскрипционную» зачетную книжку с фотографией.
Мадам Жоффруа — это, очевидно, была она — оглядела меня с головы до ног (особенно внимательно она смотрела на мою талию) и спросила, замужем ли я.
— Нет.
— Вы одинокая?
— Да.
— Деньги я беру вперед. Тридцать франков. У меня есть свободная комната на чердаке.
Я согласилась и попросила показать комнату. Это была мансарда с косым потолком и окном-балконом, от самого пола, а внизу был сад, а еще дальше еще сады, долина, лес. Ветер приносил чудесный запах жимолости. Я сказала: «Очень хорошо пахнет. Я возьму комнату, но хотела бы также столоваться у вас».
— Невозможно, — возразила мадам Жоффруа. — Я, правда, кормлю детей, но вы не станете этого есть.
Я уверила ее, что буду есть все, что мне дадут, и она согласилась за восемьдесят франков в месяц кормить меня.
— Перееду к вам завтра утром, — пообещала я и ушла, заплатив полностью за месяц вперед.
— Вы сумасшедшая! — сказал мне Таламини, который ожидал меня за углом. — Я видел ее! Я знаю этих старых колдуний. Она вас уморит с голоду. Знаете, что это за пансион? Я расспросил в кафе по соседству. Она принимает на воспитание незаконных детей. Если ваша матушка узнает, что вы там живете, она очень рассердится.
Мы очень хохотали, фантазируя на тему о том, что скажет моя мама, узнав, что я поселилась в подобном месте. Приехав в Париж, мы рассказали об этом Нелли, но она, бедняжка, не смеялась, а только грустно улыбалась. Очевидно, она думала о том, как ей самой придется отдавать ребенка в пансион к мадам Жоффруа.
На следующий день я поселилась в Севре — правда, Таламини, который должен был утром заехать за мной и нести мой чемодан, сильно опоздал. Мы еще пообедали с ним на вокзале и попали в Севр уже к вечеру. Калитку дома мадам Жоффруа открыл мне мальчик лет десяти-одиннадцати. На этот раз Таламини вошел вместе со мной в сад, таща мой чемодан с книгами, потому что мальчик не мог бы поднять такую тяжесть по лестнице. Мальчик сказал, что мадам Жоффруа вышла, потому что ждала меня до вечера, а ей непременно надо было в магазин. Я поспешила отправить Таламини и стала устраиваться в новой комнате.
Мадам Жоффруа пришла очень сердитая, сказала, что дети уже поужинали и что она не может второй раз готовить для меня. Я ее успокоила, что уже обедала и ужинала, и она предложила мне в дальнейшем строго придерживаться ее расписания: завтрак в 8 часов, обед в 2, ужин в 6. Я только позже поняла, почему она заставила меня принять такой распорядок. Мои трапезы должны были происходить до еды детей, потому что все оставшееся после меня шло детям.
Из детей я в первый день видела только маленького Антуана, который, как я поняла, был помощником или слугой у моей хозяйки. Я чудно выспалась в этой комнате с открытым окном в благоухающий сад. Утром детишки вставали рано, и я слышала их голоса под окном. В 7 часов мадам Жоффруа принесла мне толстую фаянсовую чашку с черным кофе и кувшинчик молока. На тарелке лежали нарезанная ломтиками булка, два яйца и кусочек масла.
Позавтракав, я устроилась в саду, в беседке, откуда мне виден был стол, за которым ели дети. Их было человек десять, от четырех до двенадцати лет. Они сидели за столом очень тихо, не разговаривая между собой, а мадам Жоффруа время от времени делала им замечания. Издали я узнала на столе тот же синий молочник, который до того был подан мне.
Дети поочередно доливали из него молоко в свой кофе. Яиц им не давали, но на подносе лежали ломтики булки, слегка намазанные маслом. Потом мадам Жоффруа распорядилась, чтобы посуду вымыли, и старшие девочки понесли чашки и тарелки на кухню. Я занялась своим учебником, но, оторвавшись от него, вдруг обнаружила, что все дети стоят кучкой и издали смотрят на меня.
Я подозвала их, младшие подошли сразу, а те, которые были постарше, все время оглядывались на дверь в дом, словно опасались, что их кто-то увидит. Я поняла, что они боятся прихода мадам Жоффруа, которая, как я потом узнала, в это время уходила с корзинкой на рынок.
Через несколько часов я уже была в дружеских отношениях с детишками и знала про них все. Они вовсе не были незаконными детьми, а были сиротами или полусиротами, которых родители почему-либо не хотели держать в Париже. Многие из них, прежде чем попасть в Севр, прожили во французской деревне, куда горожанки отдают своих детей кормилицам. Эти простые здоровые деревенские женщины, вскормившие несколько человек своих детей, зачастую относились одинаково к маленьким парижанам и к собственным детям. Таких кормилиц много в плодородных департаментах Франции, и там этим детям живется неплохо.