Внезапно от церкви Мадлен раздались крики газетчиков, и целая орава мальчишек побежала по бульвару, выкрикивая на ходу названия газет: «Эстранзижан! Ла пресс! Убийство Жореса!»
В кафе все повскакали с мест, спеша купить газетку. Таламини, у которого в кармане всегда были медные су, схватил листок одним из первых и принес ко мне на столик.
— Да, неизвестный убийца прицелился в депутата Жореса с улицы через окно кафе и убил его наповал. Прохожие задержали стрелявшего, депутат отправлен в больницу, сыскная полиция на ногах.
Гарсон, подававший нам, получая деньги с Таламини, мрачно сказал:
— Что я вам говорил, кто его убил, неизвестно, не узнают никогда.
Мы расплатились, и Таламини с огорчением объяснил мне, что придется ехать домой мне одной. Его обязанности корреспондента заставляют идти сейчас же в редакцию «Птит Репюблик», а также в «Аванти», где он должен будет написать статью. Он проводил меня до автобуса, где на остановке уже вырос длиннейший хвост отъезжающих с бульвара, и кивнул мне:
— До завтра, Лиза!
— До завтра. Приходите.
Нас разделила толпа, нагрянувшая внезапно к остановке автобуса, и сразу же от Гранд Опера показалась какая-то манифестация с транспарантами и знаменами. Шли солдаты, но рядом с ними, держа их под руки, шли женщины, едва поспевая за их строевым шагом. Я стала вглядываться в лозунги, но не могла разобрать, что написано на полотнах и кто манифестирует.
На улицах происходило что-то странное. Появились расклейщики правительственных сообщений и стали спешно наклеивать на столб у остановки автобуса зеленую афишу. Автобусы быстро наполнялись пассажирами и также быстро отходили по своим маршрутам. Вскоре на площади стало пустовато. Новые автобусы не подходили, а очередь поредела. Я оглядывалась, не понимая, что происходит. Все же решила прочесть, что написано на зеленых афишках. И остановилась, как будто пораженная молнией. «Всеобщая мобилизация. Первый день мобилизации — 1 августа».
Я стояла на месте, медленно соображая. Всеобщая мобилизация — значит, война объявлена. Я оглянулась. Площадь Оперы мгновенно опустела. Люди быстро уезжали, уходили по домам. Первый день мобилизации, явка всех французских граждан по мобилизационным билетам по местам, указанным в билетах.
Война! А я не заметила, как она началась.
Подумав, решила — надо идти домой.
Оглядываясь кругом, убедилась, что транспорта нет никакого. Автобусы поспешно возвращались в парки. Грузовые машины мчались куда-то, не обращая внимания на мою руку, поднятую вверх с пропуском от госпиталя Труссо. Какой-то мужчина с одним костылем, долгое время стоявший передо мной в очереди, посмотрел на меня иронически:
— Не стоит ждать, мадемуазель, потопаем восвояси. Вы куда идете?
Я направлялась на бульвар Араго. Его дом был у площади Бастилии. Он взял меня под руку:
— Позвольте, мадемуазель.
Я позволила.
За этот долгий день я успела набегаться и, пользуясь тем, что иду под руку с инвалидом, плелась медленно. Он тоже не торопился, рассказывая, что его привел на Большие бульвары сосед, но не мог ждать выхода вечерних газет и был уверен, что его заменит жена соседа и отведет инвалида домой.
— Вы понимаете, мадемуазель, никто не мог подумать, что, пока мы сидели в кафе, началась война…
— Конечно, никто не мог и вообразить этого.
А ведь все шло к войне. Месье Жюль, так звали моего спутника, работал в вечерней типографии. Сломал ногу и должен был отдыхать. Вести о готовящейся войне так волновали его, что он упросил товарища по работе, живущего в одном доме с ним, взять его с собой на Большие бульвары. Тот согласился, надеясь, что успеет отвести его домой до начала вечерней смены. Но убийство Жореса нарушило планы. Они были не в силах оторваться от площади Оперы до вечера, и товарищ ушел на вечернюю смену, надеясь, что Жюль доберется как-нибудь сам до дому. Оба думали, что, может быть, жена Жюля догадается приехать за ним.
И вот Жюль шагает со мной рядом по вечернему Парижу в канун дня всеобщей мобилизации.
Мы шлепали не спеша, поддерживая друг друга, обращая внимание на мельчайшие детали уличного быта. Париж был пустоват — очевидно, люди готовились к отъезду. Шутка сказать, «всеобщая мобилизация»… Правда, мы оба, не иначе как по неопытности, не верили в то, что это действительно пришла война.