Мама созвала собрание кредиторов. Осунувшаяся, в черном платке, с длинной креповой вуалью, подобная героиням Диккенса, она заявила, что больше десяти копеек за рубль платить не может. На это должны были пойти все наличные деньги и часть принадлежащего ей наследственного имущества. Я не знаю, как происходило это собрание и как петербургские дельцы пытались торговаться с нею, но мама настояла на своем, а они решили, что лучше получить хоть что-то, чем ничего. В то время в связи с военными событиями многие фирмы уже обанкротились. Польша была наполовину занята немцами, также как и Прибалтика. На западе шли тяжелые бои, в Петербург прибывали поезда с ранеными, которых помещали в новых зданиях, только что отстроенных, занятых под госпиталя. В течение месяца мама выплатила по десять копеек за рубль кредиторам. Оставшиеся у нее собственные деньги, небольшую сумму, она отдала на хранение мужу сестры в Москве, надеясь, что этот процветающий аптекарь сбережет деньги для нее и для нас. Должна сразу сказать, что деньги пропали — потому ли, что он пустил их на различные спекуляции, потому ли, что лишился их после Октябрьской революции. Мы с братом никогда не радовались их наличию и не горевали по ним нисколько. Даже мама быстро примирилась, хотя иногда вспоминала о том, что у нее должны быть деньги в Москве «на черный день». Но мы с братом только посмеивались.
Шуре, моему брату, недавно исполнилось 19 лет. Летом, перед самым началом войны, ему посчастливилось: не будучи «золотым медалистом», он попал в Петербургский университет. В царской России высшие учебные заведения имели право принимать три процента молодых людей еврейской национальности. Впоследствии революция отменила этот закон, но во времена культа личности Сталина черная сотня сделала все возможное, чтобы, не восстанавливая царского закона, фактически вернуться к тому же неравноправию.
Во всех странах мира молодежь тянется из деревни в крупные города, мечтая поступить в высшие учебные учреждения, получить образование и звание высококвалифицированного специалиста. Так было и в России. Но большинство еврейского населения России поступить в высшие учебные заведения не могло, так как должно было жить за «чертой оседлости», откуда крупные города исключались. Вне «черты оседлости» могли жить только те евреи, которые были выпускниками университетов, врачами, инженерами, купцами первой гильдии. Поэтому, поступив в высшие учебные заведения, еврейская молодежь «зарабатывала» себе право жительства вне «черты оседлости». Но трехпроцентная норма в учебные заведения препятствовала еврейской молодежи получать высшее образование — поступали только самые одаренные.
Начиная с лета 1914 года придумали жеребьевку: любой еврейский юноша, получив аттестат зрелости, мог подать заявление в любое высшее учебное заведение, а прием был результатом жеребьевки. Мой брат попал в число счастливцев и в июле 1914 года был принят в Петербургский университет на юридический факультет. Его будущность, по мнению мамы, была устроена. И предстояло подумать обо мне, а я находилась во Франции. С начала войны переписка с Парижем почти прекратилась, так как почта из России шла кружным путем, через нейтральные Скандинавские страны и Англию. Осенью и зимой я не получала писем, так как была в осажденном Нанси. И только с возвращением в Париж получила внезапную телеграмму, побудившую меня приехать. Но о болезни и смерти отца я ничего не знала.