Весна наступала быстро, и вскоре заниматься в закрытых помещениях стало невмоготу. Мы все объединились в парке на Домберге, где под вековыми липами на каждой скамейке умещалось по четыре-пять человек с учебниками и тетрадками.
Вскоре нам выдали и билеты, по которым предстояло экзаменоваться. Но наша компания с Ревельской улицы почти не занималась в парке — после практических занятий мы торопились домой, где все вместе обедали и весело судачили о новостях, услышанных каждым из нас или полученных в письмах. Только я одна застревала на несколько минут в парке на какой-нибудь уединенной скамейке, чтобы записать в учебную тетрадку пришедшую мне в голову строчку стихов, — я записывала их в учебные тетради, вследствие чего большинство написанных тогда мною стихов затерялось: отслужившие тетрадки выбрасывались. Заметив внезапно, что время уже позднее и что меня ждут на Ревельской к обеду, я бегом неслась туда с горы, через мост, и врывалась, как ветер, в комнату, снимала свою черную шляпу с крепом — траур по отце, — закидывала ее на шкаф и весело отбивалась от упреков за опоздание, которыми меня осыпали друзья, — у нас было принято обедать всем вместе. После обеда мы разбивались на пары — так легче было готовиться к ответам на экзаменационные вопросы.
Обычно я занималась с Гришей. Мы устраивались на скамейке под яблонями на склоне нашего двора, сбегающего к Эмбаху. Иногда Гриша требовал, чтобы я читала ему стихи, написанные в этот день. Это, конечно, задерживало наши занятия, но все же мы успевали пройти больше, чем если бы он занимался вместе с Леной или я работала с Бронкой.
Ночи были светлые, почти белые, и мы сидели допоздна. Мимо нас по реке проплывали лодки, наполненные веселыми компаниями местных студентов. У многих из них уже окончились экзамены, их сессия была уже позади. Распевая немецкие и русские песни, они направлялись в Квистенталь, загородный сад, существующий до сих пор, где за недорогую плату можно было выпить пива, потанцевать, радоваться своей молодости. А мы только зубрили и повторяли пройденное, стараясь не забыть, хотя бы на ближайшие два-три дня, медицинскую премудрость и ее термины. Экзамены мы сдавали каждые три дня, но иногда и по два экзамена в один день, утром и вечером. Нас разбили на группы, у каждой из них был староста, который строго следил, чтобы мы приходили на экзамен вовремя: нужно было закончить все к 10 июля. 14 июня был мой день рождения. Я получила телеграмму от мамы и брата и несколько скромных подарков от товарищей по Ревельской. Доктор Зайфен подарил мне альбом с видами города Юрьева, Бронка — французскую книгу.
Печальной Лене, к сожалению, пришлось уехать из Юрьева — ее мать смертельно заболела. Лена попросила разрешения перенести экзамены на осеннюю сессию. Мы были очень огорчены.
На другой день после моего рождения Бронку пригласили на работу в микробиологическую лабораторию при Юрьевском университете. Для Бронки было очень важно получить хотя бы немного денег: ее мама не могла посылать ей ничего, а брать у тетки она стеснялась. Чтобы продолжить сдавать экзамены, Бронка согласилась работать в лаборатории по вечерам, освобождаясь около часа ночи, и ей пришлось переселиться в маленькую комнатенку рядом с ее службой. Так наша ревельская компания распалась — «на время», говорили мы. Но