В самом конце 1950-х гг., почти в одно время начали писать мемуары И.Г. Эренбург, М.Н. Киреева и Е.Г. Полонская. Еще несколько выдержек из писем: «То, что ты написал, очень меня взволновало. Ты сумел так рассказать о тех днях и годах, что мне стало радостно и весело… Ты написал прекрасно, искренне, чисто. Признаюсь, узнав, что ты напишешь о прошлом, я тайно тревожилась. „Наташа“ — ты помнишь ее, написала несколько страниц о начале своей работы в партии, а затем о Париже. Я прочла и разорвала все, что касалось 1909 года. Она согласилась со мной» (Полонская — Эренбургу, 4 сентября 1960 г.); «В отношении И.Г. — я вполне согласна с Вами. Какая бы то ни была микстура, читать ее приятно и немножко больно от нагромождения кучи бестолковых жизней и человеческой тоски по умной, не звериной жизни. Во всяком случае, спасибо ему за умение сказать что можно и натолкнуть на мысли о том, чего говорить нельзя…» (Киреева — Полонской, 4 декабря 1960 г.); «Я читаю вторую часть воспоминаний [Эренбурга]. Давно не читала ничего более душераздирательного. Здесь уже меньше желания оправдаться, а скорее желание оправдать себя для себя самого. Очень страшно и мучительно… У Чехова околоточный правильно говорит: „Не размышляй, а думай как прочие“. Правда, это повторяли еще и в Германии 20 лет тому назад» (Киреева — Полонской, весна 1961 г.)…
Сначала были детские влюбленности. Их череда пунктирно отражена в «Городах и встречах», начиная с Одессы времен детства: дядя Гилярий, издававший газету «Южное обозрение» и (более пылко) фельетонист П.Т. Герцо-Виноградский, поцеловавший девочке Лизе руку после того, как она прочла перед гостями стихи Некрасова. Затем в Лодзи — учитель еврейской истории Донхин (это, пожалуй, просто симпатия). В Берлине, когда ей было уже 16, влюбленность уже всерьез — в кузена Артура Закгейма, с которым она даже была обручена и которому впоследствии посвятила стихи.
Но первая настоящая любовь вспыхнула в 1909 г. в Париже. В молодежном кружке большевистской группы Лиза была заметным человеком, и молодые люди к ней тянулись. В незаконченной автобиографии 1967 г., написанной в форме «Открытого письма редактору», есть такие строчки о Париже 1909-го: «Я познакомилась с юношей из Московской организации, он читал мне стихи. В стихах я понимала кое-что, в любви — ничего. Я поняла, что это были его собственные стихи и что я ему нравлюсь, что он дорожит моим мнением». Это все; в других автобиографиях нет и того. Юношу звали Илья Эренбург.
В приложение к данной книге включены стихи, обращенные к Эренбургу и писавшиеся время от времени всю жизнь. Кому их покажется мало, отсылаю, чтобы здесь не повторяться, к главе «История одной любви» в моей книге «Судьбы Серапионов» (СПб., 2003).
Роман с Ильей Эренбургом, волновавший Полонскую всю жизнь, продолжался около года. Потом в жизни Эренбурга возникла девушка, приехавшая в Париж тоже из Петербурга и поступившая тоже на медицинский факультет Сорбонны, но не связанная ни с какими революционными затеями. Ее звали Катя Шмидт. Через год у нее родилась дочь Ирина, она к тому времени, конечно, уже бросила учебу, а еще через два года бросила и Эренбурга (единственный случай в его долгой, отнюдь не обойденной любовными романами жизни). В 1917 г. Катя Шмидт (тогда уже Сорокина) с новым мужем и с дочкой Эренбурга вернулась в Петроград. Она мелькнет один раз на страницах 4-й части «Городов и встреч», как мелькнула перед глазами Лизы летом того же 1917 г. на Владимирском проспекте вместе с Ильей и Иришкой. Еще раз в написанном Полонской имя Кати встретится летом 1962-го в письме Эренбургу — запросом: «Если напишешь, сообщи о Кате. Как ее здоровье? Когда я была в прошлом сентябре, Катя болела…»