Наконец Петруха спустился вниз, ковырнул рукой в пробках, и вспыхнула лампа-стоваттка на длинном шнуре. А потом Петруха щелкнул выключателем в телевизоре, и дом сразу заполнили посторонние звуки, появилась голубая полоса поперек экрана, полоса раздвинулась, пропала, и вдруг возникло изображение футболистов на поле, и голос диктора, и шум стадиона.
Мужчины придвинулись поближе, и все стали смотреть футбол. А после футбола показали мультяшки, а потом мир животных и политические новости...
И никто, ни один человек не вышел, хоть было под вечер душновато в домике старика, тем более при таком скоплении народа.
Может быть, кто-нибудь недоуменно воскликнет: подумаешь, телевизор! Тоже невидаль! Кто же сейчас не смотрит телевизора и кто его не имеет!
А этот еще явно не новый, то ли отремонтированный всеумеющим Петрухой, то ли собранный из старых деталей...
Никто не знал, и дед Макар не знал, что долгими вечерами, освободившись наконец от тяготившей его шоховской стройки, подбирал Петруха по схеме конденсаторы и полупроводники, монтировал на шасси, от старого кэвээна, строчечный трансформатор достал и силовой сам мотал, а лампы и трубку пришлось покупать в магазине. И все для того, чтобы в момент вселения встал посреди домика этот волшебный ящик, где-то на одинокой улице одинокого поселка, именуемого Вор-городком...
Нет сейчас места на земле, нет ни одной деревеньки, не то чтобы городка или города, где бы не светились голубые или разноцветные экраны. И наши герои, жители Вор-городка, не были никаким исключением. Но все тут было несколько иначе, чем у тех, кто живет в больших городах. Люди-то сюда только приехали, еще и вещи у многих шли медленным багажом, еще и электричество не успели подключить (тут вся надежда на поворотливость Петрухи!); они и друг друга хорошо не узнали. Для них этот, сложенный в выходной день, домик стал на воскресенье как клуб какой, где можно было на людях посидеть, и душу отвести в разговоре, как вчера в работе, и на мир взглянуть в голубой экран, а в него когда сборищем, то и глядеть приятней.
То-то и случилось, что не по телевизору, а по дому, где можно посидеть, и поглядеть телевизор, и посчитать себя почти хозяином, вот по чему истосковались люди. Оттого и не расходились они, когда все сроки прошли и надо было разойтись, хотя бы ради приличия.
Помочь сблизила, соединила эту, как прежде выражались, разногуберщину. Но, помогая деду, как выяснилось, помогали они прежде всего себе и теперь только, кажется, стали догадываться об этом.
Пришлось беспокойной Галине Андреевне, которую все уже привыкли за эти два дня называть просто Гавочкой, нести чашки и угощать всех чаем. Дед пока ничего своего предложить не мог.
Но и после этого не разошлись. Завели разговоры, вспоминали подробности вчерашнего дня, а потом стали давать деду Макару разные советы, как вести хозяйство. Будто не он просидел четыре десятка лет на берегах Ангары, по зимовьям да избушкам.
— Макар Иваныч человек бывалый, вы его просто мало знаете,— сказала Галина Андреевна.— Он на Ангаре не с такими трудностями управлялся. Помните, Макар Иваныч, как вас на льдине унесло? А как под взрыв попали?
— Как же, как же,— отвечал он.
Все заинтересовались, думали, что дед Макар сейчас начнет повествовать истории из своей жизни, а он вдруг сказал:
— Мы-то что... Вот попал мне в руки однажды отчет о работе водомерного поста в районе Воробьева, было до затопления такое местечко около Усть-Илима. Забросили человека на этот пост в шестнадцатом году, как и на другие посты, в те времена исследованием Ангары занималось Министерство путей сообщения. Ну, а потом, вы уже по истории, наверное, знаете, была первая мировая, революция, гражданская война, партизаны, Колчак, всяческие банды, а человек все сидел и мерил паводок, осадки, ледоходы и тому подобное да в книжечку записывал. А потом уже, когда мы готовили проектное задание по станции, нам эта книжечка очень пригодилась. Но я не о том. Был там в записи крошечный пропуск в один год. И в отчете так и сказано, что данных о девятнадцатом годе не поступило. А вот когда я побывал в Воробьеве, я навел справки у местных жителей, и они мне рассказали, что Московских, так, значит, звали человека, оказался схваченным белыми и просидел под стражей, а потому и мерить не мог. А потом, понимаете, он снова, когда вышел, стал мерить. Мерить, мерить, мерить...
— Это для кого же он мерил-то? Когда власть сменилась? — спросил Вася Самохин.