Дом их так и не принял окончательного обличья добротного дома, тем не менее был вторично отстроен, утеплен, ухожен, а при нем, по примеру остальных, был заведен садик с огородом, а в саду выстроена теплица.
Правда, в огороде у Нельки кроме лопухов да крапивы ничего не росло и не могло расти, она как посадила редис и лук, так и забыла про них и не поливала никогда. А все потому, что жила, судорожно хватаясь то за одно, то за другое, ничего не доводя до конца.
Васю добродушно ругали, наставляли на путь истинный, и он всех, не сердясь, выслушивал. Если артачился для вида, то был отходчив. А когда они ссорились с Нелькой, так знала об этом вся улица Сказочная и даже как бы принимала участие, выясняя между собой, кто из них прав, а кто виноват. Обычно винили Нельку.
Люди приговаривали посмеиваясь: «Баба что глиняный горшок, вынь из печки, а он еще пуще шипит!»
И в этом, насмешливом, попутном, проявлялась симпатия прежде всего к Васе. А когда Нелька вгорячах, в момент какого-то очередного разлада сделала аборт, никто опять же не осудил самого Васю. Он, мол, шумен, но отходчив, да и любит ее. А кабы Нелька вела бы себя получше, да не крутила головой и языком, да хозяйством бы занималась, так было бы все у них хорошо. Не петь курице петухом, не быть бабе мужиком...
И вдруг как гром с небес: Самохины бегут.
От кого хочешь ждали. На полтыщи жителей Вор-городка могли быть паникеры, и трусы, и просто слабонервные, пугливые люди. Но что бесшабашный да беспутный, вечно партизанствующий Вася первый рванет из Вор-городка, это никому в голову прийти не могло.
Как-то по-воровски, молчком, тишком, втихомолочку.
Никто не принял бы всерьез его намерения, если бы Вася ни с того ни с сего не стал предлагать купить у него времянку. Обстроился, обжился и вдруг стал торговать. И цену поначалу заломил бешеную, несуразную, как всегда делал, но потом сбросил вполовину, вчетверо, а продал за какой-то мизер на дрова.
Тут-то до людей и дошло, что Вася бежит. Попытали Нельку, которая, оказывается, и сама-то до поры ничего не знала. А когда прояснилось, выдала Васю с головой, пересказав с похвальбой про хлопоты с квартирой и даже все подробности про взятку.
Все прощали Самохину: халтуру, левачество, поджог Хлыстова, буйный характер и шумные сцены. Но бегство, продуманное, трусливое, в общем-то предательское по отношению ко всем остальным,— не простили. И не могли простить. Именно потому, что этого ожидали от кого угодно, от людей случайных, перелетных, от таких, как Третьяков, скажем, который был как бы на отшибе и ждал себе в городе законную квартиру. Вася был свой. Почти как член семьи!
Как бы то ни было, в воскресный день, теплый, без солнца, но и без дождя, Самохин пригнал трактор с прицепом и стал переносить вещи.
Все знали в Вор-городке, что Самохины грузятся. Но никто не вышел на улицу, никто не предложил помощи, что было для здешних нравов необычно.
И когда сам Вася бросился по соседям с просьбой подтащить тяжелую мебель, за пол-литру конечно, без нее Вася сам не брался да и другим не предлагал, никто не захотел ему помочь.
Одни сослались на срочное дело, другие на детишек или недомогание, третьи заперлись и не открыли дверей.
Но были и такие, что прямо в лицо Васе высказались, что они по поводу его отъезда думают. Что дезертир он и прохвост, что касается взятки, и никакой помощи ему не полагается, а лишь «попутного ветра в зад»... Чтоб скорей убрался.
Вася после такого позора вернулся в дом мрачный. Попробовал было шифоньер с зеркалом тащить волоком с помощью Нельки, да разбил зеркало. А это была плохая примета. Тогда он стал кричать на Нельку, что все она со своим длинным языком, оттого на них все и плюют теперь и никто не хочет помогать.
Так он кричал, кричал, а потом успокоился. Принес уже уложенный вместе с инструментом в кузове топор и стал молча рубить мебель. Распалился и порубил стол, табуреты, а из шифоньера сотворил такое крошево, что страшно было смотреть.
Нелька, не выдержав подобного разгрома, вышла во двор и громко разрыдалась.
А когда трактор, выплевывая синий ядовитый дым, с поклажей и Нелькой, еще плачущей, поверх барахла, с треском, даже демонстративно двинулся по улице Сказочной, весь городок прильнул к окнам и затаясь смотрел на них, первых отъезжающих в Новый город.
Еще бы, это все равно как у нового добротного дома бревнышко из-под основания вынуть! Ну, не бревнышко, так подставочку, клинышек небольшой. Невелика потеря на первый взгляд, но и не маленькая. Начало-то распаду, разрушению положено. Первый камешек с горы, а там пойдет обвалом, не остановишь.