Значит, эта девочка была председателем совета дружины, иначе говоря — «самой главной» пионеркой в интернате.
Справа от нее небрежно развалился на стуле старательно причесанный мальчик. Правильные и нежные черты его несколько удлиненного лица были женственно красивы; изогнутые брови надменно приподнимались, острый подбородок выдавался вперед.
Слева от девочки сидел толстый и румяный мальчик. Его взъерошенные волосы торчали ежиком, крошечные глазки быстро бегали. Он беспрерывно вертелся на стуле и вертел головой.
Глядя на обоих мальчиков, я подумал: не похожи ли они на Дон-Кихота и на его друга Санчо Пансу? Скорее всего, один из них и был тот «гениальный математик», «главный путешественник», о котором рассказывал Владимир Викторович.
Девочка с тремя красными нашивками встала и звонким, строгим голосом сказала:
— Объявляю совет дружины открытым! Первый вопрос — о палатках.
Тотчас же вскочил толстый «Санчо Панса», сделал круглые глаза, надул щеки-пончики.
— Можно мне, можно мне первому? — нетерпеливо попросил он.
— Слово предоставляется Саше Вараввинскому, — важно сказала девочка с тремя нашивками.
— Я — о шалашах. Шалаши не годятся, — бойко заговорил Саша, — я все подсчитал: на каждый пойдет сорок четыре жерди. Значит, на двадцать семь шалашей будет погублено тысяча сто восемьдесят восемь молодых деревьев, а так как мы объявили себя друзьями леса… Выходит, нужно доставать палатки.
Я понял, что именно он, Саша, и есть тот гениальный мальчик-математик.
Все замолчали и вопросительно посмотрели на Владимира Викторовича.
— Товарищи, во-первых, разрешите вам представить детского писателя… — Владимир Викторович назвал меня. — Если вы читали его повесть, вы должны знать, что он по специальности детский врач. Я пригласил его в наш городок на должность… — Владимир Викторович на секунду замялся, подбирая слова, — на должность, начальника нашего медпункта.
Все взглянули на меня довольно-таки безучастно, просто из вежливости. Очевидно, я ни капельки их не интересовал.
— А во-вторых, — продолжал Владимир Викторович, — доктор предлагает достать, знаете что? Двадцать семь настоящих палаток. — Он многозначительно поднял указательный палец, хитрые морщинки отпечатались на его висках.
И тотчас же словно солнышко осветило комнату. Все радостно обернулись в мою сторону с приветливыми улыбками, с просиявшими лицами. А у меня похолодели ноги: никогда я не обещал достать столько палаток!
— Владимир Викторович, Владимир Викторович, я подсчитал, — гениальный Саша заерзал на стуле, — двадцать семь палаток нам будет мало.
Да, нужны еще две палатки для гостей, одна — для собранных экспонатов будущего музея, одна для игрушек и библиотеки, еще для чего-то…
Не думая о последствиях, я сказал, что для мне пункта потребуется, не менее четырех палаток, при том больших, шатровых, — лазарет для мальчиков, лазарет для девочек, амбулатория, баня…
После недолгих споров совет дружины постановил:
«Поручается детскому писателю такому-то раздобыть тридцать семь палаток».
— Расшибусь, а достану, — сказал я самому себе, вспоминая, как давал обещание Валера.
«Самая главная девочка» вскочила, тряхнув косой.
— Переходим к обсуждению законов будущего городка, — объявила она, явно волнуясь.
Ее смуглые щеки покрылись нервным румянцем, быстро моргали длинные ресницы, верхняя губа подергивалась.
— Мы решили добавить еще один закон! — воскликнула она. — Только не будем говорить о нем Евгению Ивановичу, а то он непременно запретит. Владимир Викторович, знаете, что мы тут надумали? Если все пионеры нашего интерната будут очень дружить между собой, если все они очень, очень захотят» чтобы наш городок был ужасно хороший, чтобы он удался, и всем нам было бы ужасно весело, надо, чтобы… — превозмогая волнение, она вдохнула в себя воздух и докончила фразу: — Одним словом, пусть в нашем городке будет всем все можно. Это наш самый важный закон. Мы его назовем — закон номер первый. — Она быстро отодвинула стул и подбежала к своему пионервожатому. Блеснули ее выразительные глаза, очень подвижные, черные, словно два жучка. — Всем все можно — ну, вы подумайте, какой это будет хороший закон! — и она с азартом оглянула всех.
Я ничего не понял.
— Позволь, позволь, это ты сама придумала? — недоумевал Владимир Викторович.
А девочка покраснела еще гуще и взволнованно продолжала:
— Это не я придумала, а все члены совета дружины. «Всем все можно» — значит, никто в нашем городке ничего не будет запрещать. Вот моя бабушка. Когда в субботу я прихожу домой, я знаю — бабушке очень хочется, чтобы я с ней два часа посидела и ей рассказала, какие у меня за неделю отметки, что в интернате случилось. И я сажусь возле ее кресла на маленькой скамеечке. А потом бабушка мне скажет: «Ну, иди куда хочешь». А если бы бабушка мне запрещала: «Не ходи в кино», «Не ходи гулять», я бы непременно от нее удирала. Когда не запрещают, ну, честное слово, совсем не хочется этого делать.
— Дай я доскажу, — нетерпеливо передернув бровями, перебил «Дон-Кихот» (я потом узнал, что его зовут Эдик Шестаков). — При чем тут бабушка? — Он презрительно поморщился, вышел из-за стола и встал сбоку. — В нашем городке все будет можно. Это мы вот как понимаем: вы, Владимир Викторович, только вдалеке ходите да поглядывайте и нам ничего не запрещайте. А если кто из ребят вздумает хулиганить, вы на него пожалуйтесь в штаб, и мы его там… — Он красноречиво потряс кулаком.
— Не будем так делать. Только я или ты подойдем к такому нарушителю и потихоньку скажем: «Нехорошо», — возразила «главная девочка». — А во второй раз на штаб вызовем, а в третий раз — на линейку.
Вскочил толстый Саша. Волосы у него еще больше взъерошились.
— Нет, не так. «Все можно» — это вроде автобуса без кондуктора. Я расспросил пятнадцать мальчиков шестого класса, а Шейкин, — он кивнул в сторону Валеры, — по моему поручению расспросил четырнадцать мальчиков пятого класса. И что же выяснилось: когда в автобусах были кондукторы, двенадцать ребят за спины других пассажиров прятались, в окна глядели, старались зайцами проехать. А теперь, когда хочешь, опусти монетку, хочешь — на мороженое прибереги, — только один Витька Панкин билеты в автобусе не берет. А. почему одиннадцать такими сознательными стали? Совестно обманывать, когда тебе доверяют, — закончил Саша свой монолог.
Владимир Викторович взял слово:
— Да, когда-нибудь настанет время, и у всех ребят мира будут такие палаточные городки, где всем все будет можно… Но неужели вы сейчас будете сознательными и не станете нарушать порядка? А мы сумеем ли построить городок с такими законами, где вас не будут держать на веревочке и бранить? Вон, семиклассники даже курят в уборной. В шестом классе пять пионеров двоечников, а Витя Панкин, вместо того чтобы гвозди дергать, побежал бабочек ловить.
— Витька просто дурак — и все, — заметил Валера Шейкин.
— Пусть в нашем городке будут порядки, как в автобусе без кондуктора, — мечтательно протянула «главная девочка».
В конце концов Владимир Викторович сказал, что он обо всем подумает, обещал ни о чем не говорить ни Евгению Ивановичу, ни воспитателям, но выговорил два маленьких примечания.
Примечание первое: если в городке разразится из ряда вон выходящий скандал, он прикажет горнисту дать четырехкратный сигнал боевой тревоги, объявит ЧП, то есть чрезвычайное положение, и сам будет командовать, сам бранить и наказывать.
Примечание второе: во время купанья закон «все можно» не действует. На реке командует он сам — начальник городка.
Члены совета дружины единогласно подняли руки за оба «примечания» Владимира Викторовича.
На совете дружины рассматривался еще вопрос: как назвать городок?
Пока еще никто не сумел придумать такое название, которое было бы и романтичным и боевым. Название городка — очень важный момент. Решили объявить по всему интернату конкурс на лучшее название.
…Прозвенел звонок. Четыре часа. Ребятам пора было садиться за подготовку уроков. Заседание оборвалось. Мы тотчас же встали и вышли из пионерской комнаты. Владимир Викторович пошел меня провожать.