Она подняла на меня глаза, явно удивляясь тому, почему я не рядом с ней.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— А как по-твоему, что я делаю, а? Ищу эти чертовы туфли, вот что! Разве не этим мы занимались все это время?
Я покачал головой.
— Я искал Мэнди.
Джен развела почерневшими руками.
— Ну, так ведь с ней все обернулось наилучшим образом. Она, видимо, получит повышение. И теперь ты хочешь отказаться? Только потому, что так нам сказала Мвади Уикерсхэм?
Я вздохнул и ступил на пепелище, чувствуя жар под подошвами. Солнце уже зашло, и свет на дворе исходил главным образом из сердцевины пожарища. Я опустился на колени рядом с Джен.
— Может, хватит?
— Я ищу.
— Что? Туфли накрылись.
Она резко и сердито затрясла головой, как двенадцатилетняя девочка, которую заставляют переехать в Нью-Джерси. С таким видом, словно ответ не мог быть выражен в словах, и только законченный идиот мог думать, будто это возможно. Она искала утраченную крутизну, а это, пожалуй, то, что труднее всего найти.
— Джен, может быть, так будет лучше? — тихо сказала я.
— Лучше?
— Я что хочу сказать: неужели ты вправду хочешь работать на этих ребят? Вынашивать грандиозные планы джаммеров? Каждую минуту своей жизни думать о том, как изменить мир?
Она вскинула на меня вспыхнувшие глаза.
— Да, именно этого я и хочу.
— На самом деле?
— Это то, чего мы всегда хотели.
Она снова принялась копаться в золе: едкий, черный пепел поднялся в воздух, забиваясь в ноздри, и щипал глаза. Мне пришлось отвернуться.
— Я что имею в виду, Хантер, — чего на самом деле хочешь ты? Вернуться к тому, чтобы просматривать рекламу за деньги? Участвовать в фокус-опросах и обсуждать животрепещущую тему, когда вернутся в моду гетры? Перехватывать новейшие способы завязывать шнурки? Просто наблюдать, вместо того чтобы действовать?
— Я не просто наблюдаю.
— Просто. Ты фотографируешь, продаешь снимки, теоретизируешь и много читаешь. Но ты ничего не делаешь.
У меня глаза полезли на лоб.
— Я ничего не делаю?
А у меня как раз было такое чувство, будто очень даже делаю. Особенно в последние два дня, после того как встретился с Джен.
— Не делаешь. Ты наблюдаешь. Ты анализируешь. Ты следуешь. Это часть пирамиды, которая нравится тебе больше всего: быть наверху и смотреть вниз. Но ты боишься что-нибудь менять.
Я судорожно сглотнул, дым во рту ощущался вкусом подгоревшего тоста. Никаких возражений в голову не пришло, потому что она была права. Я следовал за ней сюда всю дорогу, шаг за шагом, и всякий раз, когда готов был отступиться, именно она делала следующий шаг. Как, собственно говоря, и принято у охотников за крутизной, я просто ухватился за инициативу и энергию Джен, за ее настойчивое стремление ко всему странному и пугающему.
И вот в итоге оказался неспособен даже на то, в чем вроде бы всегда был хорош, — наблюдать. Позорно проглядел то, что за нами следили, и допустил, чтобы шайка тупых пурпурных голов использовала Джен, оставив ее ни с чем.
Я вспомнил, как послал Мэнди фотку со шнурками — продал Джен с первой же нашей встречи. И кто я после этого, если не барахло? Ничего крутого во мне нет, это стало ясно еще сразу после отъезда из Миннесоты.
Я не имел отношения к джаммерам и не заслужил того, чтобы быть с Джен.
— Ладно. Убираюсь с твоей дороги. — Я встал.
— Хантер.
— Нет, я правда не хочу тебе мешать.
В жизни не слышал, чтобы мой голос был таким хриплым, и не чувствовал в желудке такого твердого кома.
Я потащился прочь и, прежде чем достиг переулка, услышал, как она снова копается в куче.
Глава тридцать четвертая
— Ты мыл руки?
— Да, я мыл руки.
Мой отец поднял глаза, в кои-то веки сочтя мой тон более тревожным, чем очередной устрашающий график.
— О, извини, конечно, ты мыл.
Победа. Эх, если бы я только мог улыбнуться. После стольких лет безуспешных попыток мне наконец удалось заговорить настоящим голосом робота. Невыразительным, бездушным, пустым. Я знал, что отец уже никогда не спросит меня, мыл ли я руки.
Моя злость на Джен и на себя остыла еще накануне вечером, по дороге домой, превратившись к тому времени, когда я лег в постель, во что-то твердое и холодное. Этим утром я чувствовал себя мертвецом.
Мама молча налила мне кофе.
После длинной паузы отец спросил:
— Трудный вечерок?
— Очень.
— А тебе идут такие волосы, — сказала мама с легким нажимом, благодаря чему эта фраза приобрела форму вопроса.
— Спасибо.
— И руки не выглядят сегодня такими пурпурными.
— Я бы так не сказал.
Вообще-то неприглядное отражение, увиденное мной в зеркале в ванной, показало, что краска поблекла, но только самую малость. При такой скорости обесцвечивания я как раз закончу колледж с нормальным цветом рук.
— Расскажи нам, что не так, Хантер? — попросила мама.
Я вздохнул. Наверное, они уже догадались, да и все равно я бы рассказал им, рано или поздно. Так может, лучше не держать это в себе?
— Джен.
— О Хантер, мне так жаль.
— Быстро, однако, — добавил отец, приложив к делу свой блистательный эмпирический ум.
— Да уж.
Мы с Джен повстречались в четверг днем. А что у нас сейчас? Воскресное утро.
Мама положила руку мне на руку.
— Не хочешь рассказать, что случилось?
Я пожал плечами, отвернулся, провертел в голове другие предложения и наконец сказал:
— Она смотрела сквозь меня.
— Смотрела сквозь тебя?
— Да. Прямо насквозь.
Я до сих пор чувствовал дырку, оставшуюся после ее взгляда.
— Помните, когда мы переехали сюда, я потерял всех своих друзей? Свою уверенность, свою крутизну?
— Конечно. Тебе было по-настоящему трудно.
— Уверен, вам тоже было нелегко. Но дело в том, что, кажется, я так через это и не прошел. Так и остался нытиком. И Джен это просекла — я для нее слишком пришибленный.
— Пришибленный? — не понял отец.
— Ну, нерешительный, — подобрал я лучшее слово.
— Нерешительный? Не будь дурачком, Хантер. — Мама покачала головой, — Уж с этим-то, вероятно, вы вдвоем можете разобраться.
— А если не сможете, — подхватил отец, — то, по крайней мере, ты не потратил на нее много времени.
Матушка при этом сделала глоточек кофе, а вот я ухитрился произнести весьма зрелую фразу.
— Спасибо, что стараетесь поднять мне настроение. Но, пожалуйста, не надо.
Они прекратили. И снова начали делать и говорить то, что было вполне предсказуемо. Вообще, завтрак с родителями всегда успокаивает: они следуют непреложному правилу, согласно которому главное в семейной жизни — это стабильность, неизменность, следование заведенным традициям. Они не инноваторы, во всяком случае, за завтраком. На один утренний час они превращаются в лучших в мире классицистов.
Но завтрак закончился, и я вернулся в свою комнату, где было решительно нечем заняться, кроме как сидеть на кровати да жалеть о состриженной челке, за которой можно было бы спрятаться.
Команды бутылочных футболок дразнили меня с полок, так что я приступил к осуществлению маленького проекта. Начал снимать футболки одну за другой с пустых бутылок из-под воды, вводить статистические данные на каждую из них в базу, а затем класть под относящиеся к ним же, полные невнятных и бесполезных фактов книжки, чтобы разгладить перед перевозкой.
Как ни печально было разбивать тщательно подобранные команды, но так уж заведено: каждые несколько лет генеральный менеджер избавляется от части знакомых игроков и набирает новичков. К тому же, если аукционные боги будут ко мне благосклонны, я смогу минимизировать уплату по кредитному счету к тому времени, когда он придет.
И тут зазвонил телефон. Я закрыл глаза, набрал воздуха, несколько раз повторил молча «не она» и отчаянно взглянул на определитель.