Я думаю, в будущем Челябинск припадет к земле. Хорошо бы сады перекроить так, чтобы в них построить дома, коттеджи. Если люди переселятся в усадебные дома, гаражные кооперативы окажутся лишними, освободятся ценнейшие городские территории. Человек должен жить просторнее и на земле, а не на пятом этаже. Пусть города расплывутся, сомкнутся, как в Германии, зато горожане обретут естественные условия жизни. Сказано было хорошо: ВСЕ — для человека. Надо бы исполнить.
Михаил Фонотов
Из этюдов о городе
В 1960 году в газете «Челябинский рабочий» было опубликовано стихотворение «Река Миасс», которое заканчивалось таким четверостишием:
Чуть раньше газета напечатала интервью с главным архитектором города И. Е. Чернядьевым «Завтра реки Миасс». Главный архитектор сообщал, что «из огромной водной кладовой (из будущего Шершневского водохранилища) Челябинск будет получать столько воды, сколько ему требуется». И далее: «С вводом первой очереди водохранилища уровень воды в Миассе значительно поднимется. Река станет не только полноводнее, но и шире. Ширина Миасса увеличится в среднем в два с половиной раза. Если сейчас средняя ширина русла 60 метров, то после реконструкции она будет около 150 метров. А в районе кинотеатра «Родина» образуется бассейн шириной 300 метров. Здесь в настоящее время ведутся большие работы. Берега одеваются в камень».
Рассказ архитектора был иллюстрирован рисунком, на котором изображен вид на Миасс в том, кажется, месте, где ныне Дворец спорта электрометаллургов: река, действительно, широка, ее берега, действительно, под линеечку в бетоне, посреди плывет корабль.
С той еще эпохи, когда мы сами называли себя преобразователями природы, осталась в нас уверенность в том, что чем глубже мы вмешаемся в речную жизнь, тем лучше и ей, и нам. И, значит, нельзя реке течь самой по себе, нам надо взять на себя ее заботы, всю ее «автоматику» и приспособить к нашим нуждам и удобствам.
Однако в последние годы поняли: лучше оставить реку, насколько это возможно, в ее естественном состоянии, не вмешиваться в ее дела, с которыми она без нас успешно справлялась тысячи лет. Река (как и все в природе) не так примитивна, как до недавних пор считалось, это — сложнейший механизм, вмешательство в который всякий раз — невпопад. Невмешательство разумнее во всех смыслах, в том числе и в эстетическом. Бетонным берегам, еще недавно казавшимся нам красивыми, теперь мы предпочли бы нетронутый берег с травой и камышом. Да, мы изменились в своих предпочтениях. Отнюдь не отказываясь от благ цивилизации, от комфорта, мы хотели бы более сложного, а именно — более тесного и тонкого переплетения рукотворного и натурального.
Между тремя мостами в центре города река Миасс у всех на глазах мелеет и зарастает. Теперь мы видим, что тот самый бассейн у кинотеатра «Родина», которым архитектор Чернядьев гордился тридцать лет назад, — ошибка, видимо, придется прорыть канал или проложить второй мост в насыпи по улице Кирова. Течение, возможно, размоет отложение ила у левого берега. Ил тут, кстати, лежит на скале.
Строго говоря, плотина ЧГРЭС — последняя плотина на Миассе в пределах области. И граница, рубеж на реке: ниже плотины река оставлена без охраны и без защиты. До этой плотины из Миасса пьют люди, поля и заводы, после нее — сливают грязные стоки.
Длинный забор по высокому берегу, чуть ниже — тропа, а еще ниже — заболоченные заросли. Щавель в рост, лопухи, иван-чай выше роста, конопля, донник, пустырник. А ниже — камыш, кусты, ивы — непроходимые заросли, джунгли. Там, под буйной растительностью, мокрый дол, трясина, лягушки пробуют свои скрипучие связки, птицы наслаждаются полным уединением. В очередной раз удивляюсь, что в огромном городе могут сохраниться такие дикие кущи.
Тропа выводит наверх, и справа сразу открываются седые отвалы ЧЭМК. У дороги — отстойник, заросший камышом и тиной. Тут купаются и даже ловят рыбу.
Неряха из нерях — лакокрасочный завод. Без всяких церемоний, скорее с вызовом, чем опасливо, завод вываливает свои отходы вдоль берегов Миасса.
А чуть дальше от берега — отстойники, отвалы и свалки, свалки, свалки… Ужасная картина, что называется, вали, хуже не будет. Впечатление разнузданности, безысходности, какой-то мусорной вакханалии.
Что нас ждет? Что делаем мы сами с собой? Или в самом деле что-то сдвинулось в нашем сознании? Не сходим ли мы с ума?
И тут подошел Марат.
— Я приглашаю вас к нам, — сказал он. — Недалеко. На свалку.
— На свалку? Зачем?
— Сфотографировать.
На месте этой свалки поднимется лес. И мы хотим сравнить что есть и что будет. Отец Марата просил сфотографировать свалку.
Марат молод, смугл. До пояса гол и почти черен от загара. На нем лишь вылинявшие варенки. Он разговорчив и общителен.
— Поехали, — настаивает он, — вот мой самосвал.
На окраине Першино, под тенью берез, — будка, штабеля каких-то материалов, ограда, собака. Оказывается, это усадьба кооператива «Животновод». Кооператив семейный — отец и сыновья. Марат знакомит нас с отцом — Кавыем Ганеевичем Халиковым. Самое первое впечатление: Кавый Ганеевич — человек приветливый. Если же подробнее — густые брови, борода лопатой с проседью, зеленая кепка, клетчатая рубаха, синее трико, тапочки — и весь портрет.
Кавый Ганеевич двадцать лет оттрубил на цинковом заводе катодчиком. Давно уже на пенсии. Да, он хочет посадить лес. Идея эта, как наваждение, преследует его. За семенами кедра, сосны, пихты, ели он ездил в тайгу, в дальние края. Учился проращивать семена. Не сразу, но кое-что понял. На одном из островков Миасса высадил он семена. Тысячи три саженцев растут там, ждут пересадки.
А где их высадить? Много лет ему не отводили землю, считали, что блажью мается человек. Наконец, районный архитектор отчертила Халикову 14 гектаров отвалов.
Тут-то, на окраине Першино, и намечается усадьба. А отвалы — вот они. Был лес, березняк, потом карьер, его засыпали мусором. Теперь надо выровнять местность, засыпать свалку толстым слоем глины и чернозема.
Мне все еще не очень-то верится в будущий лес, но в глазах Кавыя Ганеевича такое простодушное спокойствие, что становится неловко за себя.
— Почему не будет? Будет лес, — сказал Халиков как о деле решенном и пригласил нас приехать через несколько лет.
Так всегда в жизни: как ни разочаровался ты в людях, каким мрачным ни кажется будущее, — не отчаивайся и будь уверен, что близок час новой надежды. Скорее всего надежда укрепится в тебе самом. А если нет, то она явится в чьем-то образе.
На этот раз она была в зеленой кепке, клетчатой рубахе и синем трико. Нам было достаточно того, что такие люди, как Кавый Ганеевич Халиков и его сыновья, еще не перевелись. И появились они не откуда-то, а выросли тут же, в Першино, среди отвалов и свалок, у мертвой реки Миасс.
Кто-то спросит: «А зачем? Нет ее, и что вспоминать?»
Я не найду, что сказать в ответ. Вроде нечего…
Однако же стою я на углу улиц Тернопольской и Витебской, как раз напротив южной проходной объединения «Полет», и у моих ног — литой чугунный люк ливневой канализации. Жужжат два насоса, из двух шлангов, брошенных к люку, стекает в колодец горячая вода: где-то прорвало трассу.
Будем считать, что это — начало реки Челябки.
Где-то здесь, видимо, она и начиналась — в болотах, тянувшихся до самого бора.
Река Челябка исчезла с лица земли два-три десятилетия назад. Сейчас о ней знают немногие. На улицах города о речке почти ничего не напоминает. Будто ее никогда и не было. Река взята в трубы и спрятана под землей. Она превращена в ливневый коллектор.