Я наполнил тарелки с верхом. Сначала ели молча, потом спросил Володю:
— Ну, как съездил?
— Ничего. Вот только с сапогами не повезло. Привез тридцать седьмой, как просила, меряет — голенища не сходятся. Говорит — подъем не тот. А при чем тут подъем, если ноги, как у слонихи…
Он поморщился, снова углубился в еду.
— Ну, а у тебя что? — спросил Ермолаев, когда мы разделались со вторым.
Я подробно пересказал ему разговор с Черепановым, с Гурамом, и хотя старался передавать их в юмористическом ключе, какие-то тревожные нотки, видно, пробились в моем голосе.
Ермолаев нахмурился и, когда я кончил говорить, несколько минут сидел молча, только постукивал по столу пальцами.
— Не нравится мне все это! Кажется, Черепанов и впрямь хочет столкнуть тебя под откос.
Я поймал себя на мысли, что вопреки всем фактам и доказательствам мне все равно не хочется верить в них, и я возразил:
— А зачем? Ему так удобно за моей спиной. Работать он не любит, ответственности боится, а тут, шутка ли сказать, огромный комбинат.
— Работать он посадит Гурама. А сам будет представительствовать. Мы недооцениваем это качество, думаем, оно только в том проявляется, как правильно держать себя на приеме. Это чепуха! Пажеский корпус мы не кончали и не знаем до сих пор, как правильно есть рябчика. Представительство — это целое искусство. Оказаться всегда на самом видном месте, перед глазами у начальства помелькать, реплику бросить удачную, остроту. Вообрази себе: идет какое-нибудь совещание, некто делает доклад — обстоятельный, серьезный, но скучноватый вместе с тем. Жует он свое мочало, а Черепанов тут выберет подходящий момент и вставит реплику, шутку соленую, да так, что про докладчика скоро забудут, а о нем вспомнят. Нет, брат, все не так просто.
Я вспомнил, что именно так и вылез вчера Вадим вперед завоевал расположение секретаря горкома. Что ж, пожалуй, Володя прав.
И здесь нервы, что ли, стали сдавать у меня или просто усталость навалилась, но мне сделалось как-то не по себе. Никогда я не думал о том, что мое движение вверх закончится так бесславно и так печально. Я подумал даже, что снять меня могут за оставшуюся неделю и, чтобы полностью соблюсти иерархию ценностей, аннулируют путевку в Кисловодск: рядовым инженерам нечего делать в министерском санатории.
Нет, что за чушь! Это я уже дал маху — только на тяжелую голову, в последнюю неделю перед отпуском можно додуматься до такого бреда.
Кажется, эта смена настроений отразилась на моем лице, потому что Ермолаев нахмурился:
— Не нравится мне твое благодушие.
— А ты что предлагаешь? Посыпать голову пеплом?
— Во всяком случае, тоже показать зубы. Идти в наступление. А ты даже оборону толком не занял.
— Ну нет, извини: я принимаю только честный поединок. А иначе недолго превратиться и в такого же, как Черепанов.
Володя ничего не ответил, но я видел, что мой ответ ему не понравился.
— Ну, а что будем делать со станцией? Надо созывать партком, выходить с какими-то идеями.
— Идея одна: п л о х о р а б о т а е м. Надо пересматривать всю систему очистки. Просить деньги, стучаться в обком, в министерство…
Мы договорились с Ермолаевым, что он по своим каналам проведет разведку, узнает, чем грозит авария каждому из нас и комбинату в целом, а я решил все-таки проехать вечером к Тамаре. Непонятно, почему она прячется, это совсем не в ее интересах.
Каким безнадежным унынием дохнуло на меня, когда «Волга» выехала за черту городских кварталов и приблизилась к местам «самодеятельной» застройки, к Заречью! Дождливые осенние вечера, темные и сырые, когда неверный свет фонарей выхватывает блеклый, некрашеный забор, темную лужу, глубокую колею размокшей дороги! В невеселую пору подъезжал я к дому, в котором когда-то, лет восемь назад, прошло столько веселых часов, когда был счастлив одним только ощущением собственной молодости, которая, как искренне я тогда верил, будет длиться вечно!..
Тамара встретила меня холодно. Смахнула грязной тряпкой пыль с расшатанной деревянной табуретки, с грохотом придвинула ее и надолго исчезла в другой, смежной комнате, из которой доносились приглушенные стоны. Потом вернулась, остановилась в дверях и бросила сердито:
— Ну говорите, чего приехали…
Я попросил ее сесть и спокойно побеседовать несколько минут.
— Некогда мне рассиживаться, надо воды натаскать из колонки. — И Тамара метнула такой неприязненный взгляд, что у меня язык не повернулся предложить ей свою помощь.