Уже сейчас Алла обнаружила с удивлением, что их, оказывается, ничто не связывало. Семейная жизнь не внесла ничего нового в то, что происходило у них до свадьбы. Консерватория. «Иллюзион» на Котельнической. Дом архитектора. Вечеринки. Ее друзья. Его друзья… Хотя нет. Им было приятно выпроваживать последних, засидевшихся гостей, возвращаться в свою квартиру, знать, что сейчас они останутся одни. И когда они шли от метро, то только об этом и говорили: все, больше никуда не ходим и никого не приглашаем, будем сидеть дома целую неделю, нет — целый месяц. И в приливе взаимного великодушия они забывали, что уж не раз, оставшись дома, они не выдерживали часа, хватали телефон, названивали, потом Алик бежал в магазин или брал такси — и они мчались куда-то, торопились, как будто сами от себя убегали. Они любили, чтобы вокруг было шумно, чтобы кто-то наигрывал на гитаре, чтобы были общие разговоры — в меру умные, рассеянные, ироничные. И главное, не нужно было занимать друг друга, — наверное, они быстро почувствовали, что сказали друг другу все, что могли сказать.
Сейчас она поняла, почему все называли его Аликом. Имя Олег ему не шло — оно звучало грубовато и по-взрослому. А он — милый мальчик, ухоженный, чистенький, домашний. И капризный. До свадьбы Алла не знала и не ведала об этом. Тогда Олег — он был для нее еще Олегом — спорил с нею, но всегда уступал. А потом — из-за любой мелочи надуется, упрется, хлопнет дверью. Ее это удивляло и забавляло, но только до тех пор, пока она не поняла, что уступать придется кому-то одному из них, а они оба были самолюбивы.
Подошла еще одна супружеская пара. Хозяйка дома стала представлять всем Антона — гордость семьи. Алён смотрела на малыша безразлично и не высказывала восторга. Она вообще не разделяла всеобщего восхищения детьми, ей было противно, когда матери сюсюкали, вертели своих младенцев из стороны в сторону. В таких случаях Алла со злорадством вспоминала Алешу Котлова, который вечно ходил заспанный, а иногда откровенно дремал за кульманом. «Вот что они делают, дети!» — торжественно объявляла Алла, когда Алешина голова медленно клонилась к чертежам.
Правда, его все жалели: у него было двое близняшек и бестолковая жена, у которой все валилось из рук. Когда Алеша приходил с работы, она бегала по комнате и жаловалась на свою судьбу, и, пока Алеша варил младенцам кашу, стирал и гладил пеленки, она неотступно ходила за ним следом и повторяла, что выучила два языка совсем не затем, чтобы нянчить детей.
Алла не знала, почему, но визг, беготня, плач детей раздражали ее, выводили из себя. Особенно запомнился ей один случай. Как-то весной смертельно захотелось пойти в бассейн — она всякими правдами и неправдами отпросилась с работы, разыскала бог знает в каком хламе купальную шапочку и поехала на Кропоткинскую с надеждой на избавление от чего-то — от усталости, раздражения, злости, — словом, от чего-то тягостного.
Когда она выходила из метро, кто-то залепил в нее снежком. В другое время она не придала бы этому значения, тем более что никто в нее специально не целился: играли ребятишки, снежок угодил в нее случайно. Но сейчас она не сдержалась — то ли потому, что снег был сырой, грязный, противный весенний снег, когда он уже надоел за долгую зиму, но скорее всего потому, что она поняла: в бассейн ей сегодня уже не попасть — школьные каникулы. Алла успела уже прочитать объявление, что билеты продаются по направлению учебной части, и увидела неприкаянные группы старшеклассников, что бродили, дожидаясь следующего сеанса; вспомнила она, как сегодня в метро, в тот вагон, где ехала она, набился целый класс школьников; они устроили беготню, пересаживались с одного места на другое, а толкнув ее, никто даже не оборачивался, словно ее здесь и не существовало. Словом, она надолго запомнила эту неудачную поездку в бассейн, и, когда в ее присутствии начинали шумно восторгаться детьми, она угрюмо молчала, а потом говорила, что у нее есть мечта: в дни школьных каникул не выходить на улицу, не ездить в метро — потому что никаких нервов не хватит выносить этот гомон.
Она, правда, чувствовала, что во всех ее доводах нет полной убежденности, но чувствовала это она сама, а не кто-то другой. Когда с ней спорили, она не убеждалась в обратном, а только раздражалась оттого, что не находила аргументов. Она знала, что и у нее когда-нибудь тоже будут дети, но именно когда-нибудь, не скоро, потом, в отдаленном и плохо представимом будущем.