Барвинский переменился в лице.
Нюанс этот действительно был существенным. Я не имел права «вызвать» управляющего трестом — он лицо автономное, и в городской табели о рангах стоял если не наравне со мной, то всего лишь на ступеньку ниже. Целлюлозно-бумажный комбинат и строительный трест — два головных, как говорят, предприятия. Вместе с Барвинским мы являлись членами бюро горкома, вместе подписывали трудовые рапорты, и хотя я понимал прекрасно, что моя роль главнее, что Таежный — это прежде всего комбинат, всячески старался подчеркивать наше с Барвинским равноправие, соблюдать субординацию. Особенно после того, как стало ясно, что дружеские отношения между нами не сложатся. Вот с Черепановым, как только тот перешел в новое качество, стал главным инженером, Барвинский сошелся сразу. Родство душ, что ни говори, — оба жизнелюбы, эпикурейцы, да и работники одинаковые: сделают на копейку, а шумят на рубль.
Вошла Галя, положила перед Кандыбой несколько растрепанных папок с документами. Тот придвинулся поближе к Барвинскому, и они принялись что-то подсчитывать вслух. Наконец, когда спор зашел в тупик, вмешался Чантурия:
— А может, так сделаем… Общественность, комсомол привлечем. Субботники организуем.
— Тут специалисты нужны, — возразил я.
— А специалисты направлять работу станут, координировать.
Барвинский брезгливо поморщился:
— Самодеятельность какая-то!
— Хуже все равно не будет, — оживился Кандыба.
Два строительных босса продолжали переругиваться, а я никак не мог поверить, чтобы положение было совершенно безвыходным, сколько бы ни рассказывали они о лимите и фондах. Мне, что ли, на комбинате легче? Эх, забрать бы все строительство в свое подчинение — нашлись бы и цемент, и стекло, и все, что нужно! А сейчас я чувствую себя беспомощно, кажется, будто меня обманывают среди белого дня. И я оборвал спор на полуслове:
— Кончаем базар! Значит, так: Дом культуры сдаем к Восьмому марта. Сделаем женщинам подарок…
— И женам, которые будут там работать, — вполголоса вставил реплику Барвинский. Она была вроде бы невинной, но произнес он ее так, что только глухой не заметил бы шпильки по адресу Люси, а заодно и по моему адресу. Я оставил слова без внимания и продолжал:
— До Нового года, пока нет фондов, сделаем так, как предложил Гурам Шалвович. А с первого января…
— С третьего, — так же негромко поправил меня Барвинский.
— С первого января, — с нажимом повторил я, — беру строительство под личный контроль. А сейчас обязываю Кандыбу раз в неделю информировать меня о ходе работ. Как, Михаил Борисович, согласны?
Тот передернул плечами:
— Хозяин — барин. Вы заказчик…
В его ответе, собственно, ничего обидного не было, и мы расстались бы с миром, если бы я не вспомнил две прежние реплики. И если бы не его вальяжность, которая особенно раздражала меня сегодня. Я переводил взгляд с Кандыбы на Барвинского, видел загнанного, затурканного трудягу, который ишачит, пока тот барин только подтяжки распускает, прислушивается, как урчит у него в животе высококалорийная пища, и хотя чувствовал, что нужно молчать, иначе сорвусь, а срываться перед такими людьми, как Барвинский, не стоит — слишком дорогое удовольствие, все-таки не удержался:
— А кто вы, милейший? Я заказчик, а вы? Заезжий гастролер? Вольнонаемный? Чем без нас, без комбината, вы занимались бы? Планетарий строили? Велодром? Ночной бар? Да вас разогнали бы в два счета!
Розовое лицо Барвинского налилось кровью, стало пунцовым. Он застегнул пуговицу пиджака и, приподнявшись в кресле, сказал возмущенно:
— Вы что себе позволяете?
На минуту я заколебался, а потом решил, что если сейчас, в присутствии подчиненных, уступлю, Кандыба вообще будет ходить перед этим хлыщом на задних лапках. Нет, надо поставить его на место!
— А я не церемониймейстер, — сказал подчеркнуто спокойно. — И думаю не об условностях, а о деле.
— Ну что ж, — с угрозой произнес Барвинский, — мы перенесем этот разговор в другое место.
Когда управляющий трестом закрыл за собой дверь, я испытующе посмотрел на Гурама и Кандыбу. Чантурия сидел притихший, кажется, он мечтал как можно скорее испариться из кабинета, хотя бы через форточку. Вот натура — не только не любит в драках участвовать, даже присутствовать не хочет, норовит спрятаться в кусты. Кандыба печально смотрел перед собой в одну точку. Я подошел к нему:
— Как, Тимофей Филиппович, дожмем мы этого борова?
Тот постучал ладонью по затылку:
— Вот он где у меня! И стенокардия моя от него!