В Васлале очень много москитов; они преследуют тебя днем и ночью, и порой просто невозможно заснуть, потому что они забираются под одеяло. Мне приходилось разводить костер прямо под гамаком, чтобы было побольше дыма. Неприятно лежать в гамаке и слышать бесконечное жужжание над ухом. От этого маленького насекомого просто некуда деться: оно проникает через дырки в гамаке или через одеяло и больно кусает. Ты не можешь заснуть; от бессонницы все лицо покрывается морщинами. Чешешься целый день, и часто гримаса боли искажает лицо. Насекомые облепляют твое тело, ты морщишь лицо, бьешь по нему руками. А по мере того как проходят дни, недели, месяцы, годы, лицо становится морщинистым, мускулы сжимаются, кожа дубеет. Другим становится выражение лица. Претерпевает изменения даже взгляд. Если сказать честно, почти никаких приятных ощущений не испытываешь, находясь в горах. Изредка удавалось съесть что-либо вкусное. Иногда приходил кто-нибудь из товарищей, только так можно было узнать интересную новость. А песня «Наши звуки каждого дня» в исполнении Карлоса Мехиа Годоя служила нам постоянной поддержкой и помогала в нашей нелегкой жизни.
Касимиро ушел от меня к Тельо. А на другой день на рассвете (было это в ноябре) ко мне прибыл крестьянин. Модесто приказал ему привести меня, чтобы переговорить. Я не был знаком с этим крестьянином. Я полагал, что после встречи с Модесто сразу же вернусь обратно. Так вот, вместе с крестьянином мы пришли в лагерь, а там уже находились все те, кого я знал по совместной работе в городе; кроме того, были там также новички, незнакомые мне крестьяне, сочувствующие нам. Всего собралось человек тридцать или сорок. Когда я пришел в лагерь Модесто, партизаны завтракали, только что закончив тренировку, которую проводил Родриго. Занятия у них начинались примерно в четыре утра и заканчивались к рассвету. Сразу же после тренировки — время на личную гигиену: все купаются, чистят зубы, умываются. Потом завтрак, состоящий из горстки вареной кукурузы.
Помню, когда крестьянин привел меня в лагерь, Модесто сидел на земле и ел из котелка. После взаимных приветствий он предложил: «А теперь давай поговорим». Я сходил за котелком с едой и сел рядом с Модесто. Вообще-то Модесто служил для нас примером, но тоже с предубеждением относился к студентам. Я это сразу же понял, стоило ему только начать разговор.
Но теперь меня беспокоило другое. Когда я находился в Васлале, дней за пятнадцать до того, как мы пришли в лагерь к Модесто, я заметил у себя на икре правой ноги белую точку, а на икре левой ноги — другую. «Видимо, от укуса москитов», — подумал я тогда. Места укусов страшно болели, и приходилось протирать их спиртом, если его удавалось достать. Вскоре на икрах обеих ног появилось множество таких белых точек, а вокруг них образовались небольшие ярко-красные пятна. Постепенно пятна стали увеличиваться. Потом появилась острая боль и стал выделяться гной. Тогда я подумал, что, как только попаду к Модесто в лагерь, попрошу сделать мне укол, чтобы облегчить страдания.
Я показал ноги Флавио, врачу партизанского отряда. «В рану попала инфекция», — заявил он. Мне сделали несколько инъекций антибиотиков, но это не помогло. Снова обратился к врачу: «Флавио, я чувствую отвратительный запах, как будто что-то гниет». Флавио наклонился к ране: «Да, братишка, дурно пахнет. Я введу тебе лекарство…» После этого укола я четыре дня не мог встать. А потом началось активное лечение. Это было просто ужасно — врач пинцетом вводил в образовавшиеся раны тампон с лекарством… и дальше вглубь… и еще один кусочек ваты… От страшной боли я сжимал кулаки и стискивал зубы, отдергивал ногу, и тогда Флавио садился мне прямо на ногу и прижимал ее. Ходить я не мог и все время лежал или сидел. Рана не заживала, и мне снова и снова вводили лекарство, но улучшения не было. Флавио начал беспокоиться, потому что и у некоторых моих товарищей начали появляться такие же точки и пятна. Правда, у них они были пока маленькие, а у меня очень большие. Флавио был очень беспокоен. Ведь я находился в таком состоянии уже целый месяц, весь был напичкан антибиотиками, но болезнь не отступала. Мне казалось, что в моей голове, груди, ногах страшная боль, которую трудно описать. Бедный, растерянный Флавио проводил около моей постели много времени, не понимая, что же происходит. Наконец как-то вечером он воскликнул: «Это лейшманиоз! Лейшманиоз! Это то, что называют горной проказой». Я вспомнил, что как-то во время учебы в университете, еще до того, как ушел в горы, перелистывая книгу по тропической медицине, прочел там, что эту болезнь лечат реподралом. «Пожалуйста, пошли за реподралом», — попросил я Флавио. «А ты знаешь, что это невозможно? Как же люди проберутся в город? Как пройдут мимо засад гвардейцев?» Так в мучениях прошло пять месяцев. Я сам накладывал и менял себе повязки, иногда даже вставал. Состояние мое оставалось все еще тяжелым. А потом… потом наступило рождество, рождество 1974 года.