Прошло несколько дней, голодных и холодных. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что Модесто внимательно читает «Политическую экономию» Эрнесто Манделя! Если у кого из нас и была какая-нибудь потрепанная книжонка в рюкзаке, нам и в голову не приходило вытащить ее, чтобы почитать. Нам казалось, что в подобной ситуации заниматься такими глупостями нет смысла. Но Модесто был другим — он все свое свободное время старался учиться и много читал. Иногда мы собирались под навесом у Родриго, который был замечательным рассказчиком, и с интересом слушали его. С Модесто мы беседовали реже, потому что с ним труднее было разговаривать, слишком сложной была его речь, хотя говорил он правильные вещи. С Родриго мы прекрасно понимали друг друга. Мне казалось, что он был гораздо умнее нас, потому что легко ладил с Модесто и объяснял нам, что хотел сказать Модесто. Когда по вечерам мы собирались у Родриго, мы забывали о том, что нам грозит опасность. Мы вели разговоры о Вьетнаме, о международной политике, а иногда шутили и рассказывали друг другу забавные истории. Родриго всегда обучал нас каким-нибудь тонкостям партизанской жизни.
После недолгого отдыха мы снова отправились в путь и, как помнится, шли несколько недель, взяв курс на Йоаоску, Кускавас, Эль-Чили, двигаясь со стороны Лас-Байаса и Васлалы. Как-то в походе Модесто сказал, что меня скоро отправят в город лечить лейшманиоз, а также проконсультироваться по поводу хронического аппендицита, постоянно беспокоящего меня, а до тех пор будут продолжать делать уколы. Об этом у меня сохранились смутные воспоминания, в памяти осталось только то, что уколы эти были очень болезненными, хотя у доктора Флавио была, как говорится, легкая рука и поначалу я не чувствовал боли. С каждым разом (а уколы делали мне трижды в день) я все хуже и хуже переносил эту пытку. К боли примешивалось чувство голода. Я сразу же вспоминал о гибели Тельо, и это только усугубляло мои страдания. Я не видел ничего перед собой, кроме куска белой ваты, смоченной спиртом. Потом я почему-то сравнивал себя с коровами своего дядюшки Виктора, которым он делал уколы. Было это в те времена, когда я проводил каникулы у него на ранчо. Пока животные паслись, дядя подкрадывался к ним и резким движением втыкал иглу шприца… Я ненавидел доктора, но старался выполнять его требования: расслаблял мышцы, чтобы не ощущать боли, но, когда он всаживал в меня иглу, сжимал ягодицы. В тот момент когда он делал мне укол, я действительно ощущал себя коровой дядюшки Виктора. И брыкался так же, как это делает корова…
Наконец мы дошли до места, где нам предстояло расположиться лагерем. Это был горный район на западе Никарагуа. Здесь меня ждала большая радость — я встретился с Эль-Гато Мунгией. Нас было пятеро друзей — Леонель, Хуан Хосе, Эль-Гато, Камило Ортега и я. В горах я надеялся встретить и Камило. Мне казалось, что вместе, впятером, мы будем непобедимы. Когда мне передали, что Эль-Гато тоже здесь, в лагере, радости моей не было предела. Каким же он стал теперь? Я знал, что он получил хорошую военную подготовку — какое-то время Эль-Гато находился на Кубе; а уж если Эль-Гато побывал на Кубе, да к тому же в свое время он был студенческим лидером и вот уже два года находится в горах, то он наверняка уже назначен руководителем.
Я долго не виделся с Эль-Гато, но хорошо помнил его. Я наизусть мог перечислить все рубашки и брюки, которые он носил, помнил его вкусы и привычки, черты его лица и даже мимику. Я помнил его глаза, я помнил все, о чем говорил мне Эль-Гато… В лагерь мы пришли уже к вечеру. В темноте я разглядел нескольких партизан и спросил, где Вентура (так называли его в лагере). Мне ответили, что он спит, и показали, где его найти. Спал он в гамаке. Подходил я к нему очень медленно, чтобы не разбудить, хотя мне все равно нужно было разбудить его. И вот подошел я к гамаку, в котором спал Эль-Гато. Гамак его почти касался земли. Навеса над ним не было, потому что стояло лето; светила луна, и ее лучи проникали сквозь листву деревьев. Я нервничал, не зная, обрадуется ли Эль-Гато, увидев меня, будет ли он чувствовать то же самое, что чувствовал я сам. Постояв некоторое время около спящего друга, я тронул его за плечо и позвал: «Вентура… Вентура… Вентура… Это я, Тощий». Эль-Гато очнулся от сна, резко приподнялся и так и остался сидеть в гамаке, еще не совсем проснувшись. Наверное, услышав слово «Тощий», он решил, что все это ему просто снится. Я бросился к нему, мы вместе с ним упали с гамака на землю. «Как дела?» — спросил он и поудобнее уселся в гамаке, ожидая от меня рассказа о том, что произошло после того, как мы расстались. Я сел перед ним. Нам было что вспомнить, но мы не знали, с чего начать. Эль-Гато отрастил бороду, как и я, но моя была намного меньше, чем у него. Борода у Эль-Гато была окладистая, рыжая, и потому рот казался очень маленьким; а глаза у него были зеленые, и он спросил у меня: «А как Клаудия?» Я ответил: «Не знаю, но говорят, что у меня мальчик, а как у тебя дела? Как поживает Сузи?» «Между нами уже ничего нет. Дело все в том, что она там, а я здесь». «Но ты же носишь обручальное кольцо», — сказал я, вспомнив, что именно Сузи подарила ему это кольцо. «Да, это верно, — ответил он, — но все дело в том, что она там и, кажется, у нее есть то ли жених, то ли муж, точно не знаю…» «Тогда почему ты носишь кольцо?» — удивился я. «Дело в том, что оно не снимается», — ответил он, и мы рассмеялись. Потом некоторое время мы сидели молча и вдруг снова рассмеялись и стали болтать о всяких мелочах, перебивая друг друга, хотя нам очень хотелось отдохнуть, тем более что близился рассвет. На следующий день мы встали раньше всех, так как хотелось говорить, говорить, говорить… Мы встретились снова, и я стал рассказывать Эль-Гато, что произошло со мной. Потом он сказал: «Мне говорили, что у тебя первое время были трудности». «Да, поначалу мне было очень трудно», — ответил я, а он стал рассказывать мне, что и ему тоже было трудно в первое время. «Мне кажется, — сказал он мне, — тебя пошлют в город». «Кого?» — переспросил я. «Тебя. Думаю, что в городе ты принесешь больше пользы, чем здесь», — сказал он. «Нет, что ты, я уже в прекрасной форме!» — возразил я. «Да, но речь идет теперь не о форме, а о том, где бы мы могли принести больше пользы с точки зрения военно-политической. Думаю, ты нужнее в городе, и это прекрасно, что принято такое решение. Сейчас речь идет о том, что каждый из нас должен находиться там, где он нужнее».