Только сейчас улавливаю амбре, которое исходит от Ромки. Надо же, оказывается, меня даже эта вонь способна завести. От такой же вони другого человека меня бы просто стошнило.
У тебя просто крыша едет, Влад.
Да и чёрт с ней, с крышей. Пусть хоть совсем сорвётся. Невелика потеря.
Всё, что было до Ромки, кажется мне теперь каким-то пустым и бессмысленным сном.
И когда он уйдёт, я опять засну. Это только в книгах люди умирают от тоски. В реальной жизни от тоски впадают в растительное существование.
— Эй, а как там твоя… Валя? Аля?
Я смотрю на пятно пота, растекшееся на его спине, похожее на пятно Роршаха. Ой, доктор, какие у вас картинки интересные, но я хочу знать, что под пятном. Мне кажется, гораздо интереснее узнать, что там, под пятном, нежели ломать голову над случайной картинкой.
— Аля.
— Точно, Аля. Как у вас с ней?
— Уже никак.
Мы забираемся в автобус, и толпа невольно притискивает нас друг к другу, я ощущаю, как Роман вздрагивает. Его губы на миг, который я едва успеваю уловить, перестают быть вытесанными из камня, расслабляются, показывая мне полоску ровных белых зубов, затем вновь каменеют.
Он резко высвобождается из нашего случайного плена, но мы все равно стоим, прислонившись плечами. Его плечо такое же каменное — всё равно что прижаться к гранитной статуе.
— Что, совсем никак? — он продолжает гнуть свою линию. — Славная ведь девчонка.
Она и правда славная. Я чувствую вину перед ней, потому что она как раз меня ни в чём не обвиняла.
— Я не хочу быть третьей лишней, Влад, — сказала тогда Аля.
— Ты не третья, — ответил я тогда. — Просто это совсем другое.
— Другое? Как понять — другое?
— Я не знаю, — признался я. — Просто другое. Ты мне очень нравишься, ты дорога мне, но я также не хочу обманывать тебя. Потому что… потому что… ты не сможешь заменить мне… — трудно подбирать слова тому, что сжигает тебя изнутри.
— Другое? Вернее, другого? — докончила она.
— Да.
— Ну и чем же этот другой отличается от других?
— Он колдун. Ведьмак.
Она рассмеялась.
— Это уже слишком.
Да, это слишком. Не следовало мне этого говорить. Потому что даже я сам до конца не понимаю. Не понимаю, почему Роман так обожает эти сказки про Ведьмака и всюду с собой таскает книги, обложки которых давно превратились в лохмотья.
— А мы похожи, — как-то сказал он мне. — Он борется с нечистью, и я борюсь с нечистью.
Автобус встряхивает на повороте, и я снова прижимаюсь к бедру Ромки своими бёдрами.
Чёрт! Только снял напряжение.
— Какого на ногах не держишься? — меланхолично вопрошает Роман. — Или с утра выпил — весь день свободен?
— По утрам не квашу.
— А, ну да, ты же у нас богема, квасишь только ночами.
Он усмехается уголками губ, смотрит на проплывающие мимо пыльные дома и ещё зелёную листву, сквозняк из приоткрытого окна шевелит его короткие, почти белые волосы.
— Аля, конечно, славная, — меняю тему богемы обратно на Алю. — Но я не хочу парить ей мозги.
— Парить мозги, — передразнивает он. — Парь ей что-нибудь другое.
— И что-нибудь другое не хочу.
— Придурок, — говорит он тихо и как-то растерянно.
Я уже научился отличать нюансы в его голосе, в его речи, обычно грубой и примитивно насмешливой, в стиле «лучшая защита — нападение». Я, можно сказать, живу теперь этими нюансами и полутонами.
Вываливаемся из автобуса. Движемся в молчании к дому. Совсем похолодало, и студёный ветер забирается под футболку, пытаясь остудить жар моего тела.
Возле двери руки у меня неожиданно задрожали, и я не сразу смог попасть ключом в замочную скважину.
— А говоришь, что не пил, — жизнерадостно ржёт Роман.
Да, я пьян. Но, как ты понимаешь, не от водки. И ни от ночных бдений наедине с бутылкой мартини, в ожидании, когда ты придёшь в Интернет, и от тебя будут лишь бледные, бесплотные тени на экране. И когда бросишь мне в аську три скупых слова «я в порядке». И когда будешь односложно отвечать на тысячу моих вопросов. И когда в конце скажешь «ну ладно, иди подрочи и спать». И эти дебильные гогочущие смайлики, страдающие болезнью Паркинсона.
Як дети.
Он сбрасывает рюкзак на пол, рядом ставит чемоданчик.
Оглядывает мой коридор, заглядывает в комнату.
— Да, чувак, баба тебе не помешает. Засрался по уши.
И вот откуда у него эта педантичная чистоплотность, просто до мании? А я ведь вчера целый день прибирался, зная, что он приедет. Но он всё равно остался недоволен.
— Но простыни у меня чистые, — замечаю я.
— Шёлковые? — он снова заливисто ржёт. — У такого эстета, как ты, простыни должны быть шёлковыми. Даже если вокруг голимый срач.