— Нет, я тебе всурьез говорю, — не унимался Гырдымов. — Ведь весь город тогда начнет смеяться. И не только над нами будут смеяться, над властью засмеются. Вникай! Над Советской властью!
— Ну-ну, ладно, — махнул рукой Василий. — Ты бы хоть спасибо сказал, а то сразу пужать.
Вместе с Петром Капустиным обшарили всю келью епископа Исидора, церковь. Ничего найти не удалось. Когда вышли в коридор, из обители иеромонаха Серафима донеслось пиликание гармоники.
— К игрищу готовится, — хмуро пошутил Филипп и открыл дверь.
Иеромонах Серафим был пьян. Видимо, имелись в его келье еще тайники с зельем.
— А это вы, комиссарики? — не удивился он. — Ищите ветра в поле. А ветер, фьють, и умчался, — и повел своим багровым носом.
— Где епископ Исидор? — попытался Капустин спрямить разговор. — Ключарь где?
— Ветер в поле.
— Ты знаешь или нет? А ну, говори да побыстрее. Нам некогда прохлаждаться, — спугнул Гырдымов своей настырностью затаенную тоску иеромонаха: за болтовней о ветре что-то брезжило. Филиппу казалось: вот-вот откроется монах.
А тот вдруг бросил гармонь, грохнулся на колени и, скривив изрытое лицо, плаксиво выкрикнул:
— Убейте меня, убейте. Страдать ведь тоже сладко. Сладко. За страдания на земле воздается рай.
И черт знает, хитрил монах или действительно был вдребезги пьян. Стоит ли с ним возиться, слушать болтовню?
Тащить пьяного монаха через город, чтобы он, посидев в подвале Крестовой церкви, пришел в себя, — шуму не оберешься. Оставить здесь, в келье, он опять напьется в дым или даст деру. Капустин приказал везти иеромонаха в Крестовую церковь.
Филипп сбегал за пролеткой.
— Гулять будем, пировать будем! — куражился тот, пугая поздних пешеходов. «Только бы никто не видел, что мы с ним», — проклиная и монастырь, и монаха, думал Филипп.
К утру иеромонах протрезвел. Его привели к Капустину взлохмаченного и молчаливого.
— Вчера вы что-то говорили о том, куда скрылся епископ Исидор.
Монах почесал гриву.
— Говорил? Хмель глаголил, а не человек.
— Так ведь что у трезвого на уме... — напомнил Петр.
— Затмение снизошло, затмение, — глядя в угол, бормотал иеромонах Серафим.
В конце концов Капустина взорвало. Где-то плетет заговор лукавый епископ, а они тут... А тут сплошная болтовня. Не мог этот ключарь запереть ребят просто так, не мог же уехать неизвестно куда сам епископ Исидор.
— Еще подумайте, — сказал он и мотнул головой, чтобы иеромонаха увели.
— В обитель? — спросил тот.
— Вашу дармоедскую обитель скоро прикроем, а вас пока в ту же, где ночь сидели.
Видать, совсем не по сердцу пришелся монаху подвал Крестовой церкви. В его глазах появилась тоска.
— Но я скажу, я скажу, — взмолился он. — Епископ повез святые иконы, изукрашенные самоцветами. От описи спасать. Иконам цены нет. Святые они. Повез в Круток Тепляшинской волости. А более ничего не ведаю. Не ведаю. Отпустите меня.
Филипп со стыдом вспоминал о своей поездке в поместье Карпухиных Круток. Далеко видный дом с белыми колоннами был в полуверсте от Тепляхи.
«И как я оплошал», — ругал он себя. Может, расхолодило его то, что ехал всего-навсего за иконами. А попросту, видно, хитрее его оказался Харитон Карпухин. Спартак вспоминал, что, когда подходил к поместью, откуда ни возьмись выскочила собака-пустолайка и затявкала на красногвардейцев. Может, она была во всем виновата? А может, беспечность шалого мотоциклетчика Мишки Шуткина, которому велено было следить за окнами. Уж очень покойным показался Мишке вид раскинувшегося в низине села: из труб дым поднимался прямо, как по отвесу. Утреннее солнце порозовило его. Может быть, тогда пришла Мишке в голову мысль, что старому епископу уже не решиться на прыжок из окна с полуторасаженной высоты. А виновнее всего был, наверное, их наивный задор, с которым они вшестером, ворвавшись в карпухинский особняк и звеня коваными каблуками, бухая дверями и перекликаясь, разбежались в поисках епископа Исидора.
В небольшом зальце Филипп увидел сидящих рядышком за пасхальным куличом хозяина кафе «Роза» голенастого Спиридона Седельникова, владельца аптеки Бекмана, своего соседа, благодетеля Степана Фирсовича Жогина, и еще одного, пахнущего кремом человека с тщательным пробором. Этого он сразу схватил за руку, потому что рука вздрагивала в кармане. На пол выпал браунинг, тонко сделанная вещица.
Что это был за хлюст? Уж не Чирков ли? Филипп сказал ребятам, чтоб с этого не спускали глаз.
У Жогина обвисли усы. Зато Бекман спесиво поблескивал золоченой дужкой пенсне. Что-то лепетал осинкой дрожащий Спиридон Седельников.
В сторонке сидел пятый, с очень знакомыми широкими бровями, посеребренной бородой.
— Епископ Исидор, — узнал Спартак. Тот со злобой отвернулся и от Филиппа и от своих соседей по столу. Обиделся владыка.
Карпухина нигде не было. Не могли же гости угощаться без хозяина.
Филипп, словно надеясь на помощь, крикнул:
— Где остальные, Карпухин где?
Владелец кафе, не в силах справиться с прирожденной официантской вежливостью, привстал:
— Не известно-с. Мы справляем день ангела Степана Фирсовича.
— Не известно-с, день ангела, — передразнил его Филипп, — а это что, подарочек? — и подкинул в руке браунинг.
И тут он услышал Мишкин крик, кинулся в соседний залец. Там парусила легкая занавеска. Окно было распахнуто.
Мишка размахивал руками, забыв, что у него за плечом болтается драгунка.
«Ох ты, кокора, надо волосы дыбом иметь». Внизу, петляя, легко бежал по утреннему черепку человек в зеленом кителе и серой папахе. Он ловко, как на ученье, перепрыгнул прясло и пустился прямо к задворкам Тепляхи. Филипп остервенело выпустил из «велледока» все семь патронов, потом выхватил у одного из красногвардейцев винтовку и, стараясь не рвать спусковой крючок, успел послать вдогонку Харитону Карпухину еще одну пулю. Но и она не задела удачливого поручика. Тут и Мишка выпалил из драгунки. «Пулемет бы, — пожалел Филипп и тут же ругнул себя: — Совсем осрамился. Все пули в белый свет».
Показалось Филиппу, что Карпухин скрылся прямо на одворице Митрия Шиляева. Прибежав, заколотили в калитку его дома.
Митрий в вытершейся, позеленевшей от старости шубейке, накинутой на плечи, отворил дверь и обрадованно пригласил Солодянкина.
Филиппу некогда было не только заходить, но и разговаривать.
— Харитона Карпухина ищу. Не заскочил к вам?
Шиляев посторонился, пропустив красногвардейцев в ограду, с тревогой спросил Спартака:
— Неужели чего он натворил? А?
— Натворит еще, успеет, — уверенно сказал Филипп, осматривая ограду. Конечно, Карпухин мог свободно пробежать сюда от колодца, а потом через дверь на улицу, в березовую рощицу, и ищи его, поэтому сразу послал Мишку Шуткина на дорогу, идущую из Тепляхи.
— Но ты никакого шума не слышал? — расспрашивал Филиппа Шиляева.
— Палили сильно. Это слышал, а больше — нет, — недоуменно пожал тот плечами.
Филипп обошел хлевы, поднялся на сеновал, пахнущий мякиной и сухими вениками, оттуда перебрался на подволоку и, задевая головой худые корзины, подвешенные к стропилам лапти, обошел ее, залепив все лицо пыльной паутиной.
Когда спустился на сеновал, показалось, что кто-то приглушенно передохнул. Бросился туда Филипп, но понял, что это вздохнула корова в хлеву, ругнувшись, слез вниз.
В глазах Митрия таилась тревога. «Неужели Шиляев знает что о Карпухине?» — подумал Спартак и спросил еще раз:
— И по улице никто не пробегал?
— Вроде, нет, — ответил Митрий.
Филипп стер с потного лица сорины и кинулся к попу Виссариону. Если прячется, то в первую очередь у этакого контры, как здешний поп.
Когда искали Карпухина в поповской клети, прибежал испуганный Мишка Шуткин.
— Санки твои кто-то угнал! — выкрикнул он.
Этого еще не хватало! Да кто, как не Карпухин?
Так и есть: угнал поручик вороного жеребца.