Тагильцев решил обойти и осмотреть местность по окружности, подметить какие-то особенности рельефа — без этого трудно ставить конкретные задачи пограничному наряду. Надо было определить, с какой стороны наиболее вероятно появление нарушителей. Радиус взять с полкилометра, не более, этого вполне достаточно. И то, по законам геометрии, их путь с Ивашкиным будет длиною три километра. Да плюс пройденные утром версты по этакой-то жаре… Тут служба не покажется медом. Герасимов, может, и прав в чем-то.
Поднимаясь на первый же бархан, Тагильцев и Ивашкин почувствовали — ноги их будто деревянные. Так намаялись уже, что не сразу и размялись.
— Примечай, Федор Ивашкин, характерные особенности местности, пригодится в службе. Надо все запомнить, чтобы при наблюдении от колодца узнавать знакомые места, — наставлял отделенный.
А что тут можно приметить? Кругом точно такая же картина, какую наблюдали утром по пути к колодцу. Желтые горбы барханов, корявые саксауловые стволы, в низинах редкие проплешины песчаной осоки — любимого корма овец.
Сам старший сержант, должно быть, что-то различал, составляя план местности. Он то и дело раскрывал командирскую сумку, доставал лист бумаги и делал на нем пометки.
Когда заканчивали разведку, обнаружили низину, подобную той, где был колодец. На ней виднелись десятка три насыпанных бугорков с воткнутыми в них саксауловыми рогульками. На каждой болталась выцветшая, истрепанная ветрами тряпочка.
— Что это такое? — спросил Ивашкин.
— Вроде кладбища… По-моему, какое-то захоронение.
— Старое очень… Почему оно здесь, на отшибе, в пустыне?
Тагильцев этого тоже не знал и объяснить не мог.
— После спросим у капитана Рыжова, — сказал он, снова вынимая из сумки листок со своими пометками.
Он поднялся на высокий бархан, долго смотрел во все стороны и только после этого очень тщательно вычертил что-то на тетрадном листке.
— Нам надо иметь в виду это… место.
От захоронения тянулась длинная ложбина, засыпанная в нескольких местах песком. Она привела дозор почти к самому колодцу.
И тут Тагильцеву пришла в голову совершенно неожиданная мысль. Он прилег, сказал Ивашкину, чтобы тоже остановился.
Допустим, вот на этом самом месте появились нарушители границы, сумели подойти незамеченными, размышлял Тагильцев. И что же они наблюдают на колодце? А видят они горящий костерок, над ним таганок, в котором что-то варится. Возле пограничник с автоматом на ремне помешивает в котле ложкой. Второй несет охапку саксауловых сучьев. Ага, вот и еще один, прислонился спиной к стене мазанки, сидит в тени, может, отдыхает или спит.
Удобный момент, нападайте, лазутчики, врасплох, стреляйте с близкого расстояния, захватывайте солдат тепленькими. Что же дальше? Наверное, эти солдаты, подумают бандиты, как-то связаны с другим подразделением, и оно может подойти сюда. Нет, нападение им ничего хорошего не принесет. Они обнаружат себя, и тогда неминуем конец.
Самое верное, незамеченными повернуть назад и поискать другое место, где бы можно укрыться и переждать.
Ломай голову, Тагильцев, шевели мозгами. Главное-то вот что: подойдя к колодцу, нарушители должны увидеть, что тут людей нет и давно не было. Необитаем колодец. Вот что им на руку.
От колодца нанесло горьковатым саксауловым дымком, варевом.
— Как есть захотелось, — тихо сказал Ивашкин.
— Пообедать не мешало бы. Но ведь ты утром сухариков пожевал? — бодро сказал Тагильцев и усмехнулся, потому что, кажется, появилась дельная мысль.
— Всего один сухарик сгрыз, случайно завалялся в кармане.
— Ну, раз такое дело, идем, тем более у Корнева каша готова. Чуешь, какие запахи-то растекаются?
Пристроившись рядом с командиром, Ивашкин пошагал неторопливо, степенно. Пусть никто не думает, будто он с прогулки возвращается.
Навстречу им метнулся Корнев, отрапортовал, дескать, никаких происшествий не случилось, часовые сигналов не подавали, обед сварен.
Подметил Тагильцев, заместитель рапортовал бодро, уверенно, а взгляд его почему-то убегал в сторону. Не придал пока этому факту значения, мало ли, может, дымом глаза разъело. Сказал весело:
— Угощай, хозяин. Мечи пироги на стол, тащи гуся с яблоками.
Улыбка тронула нахмуренное лицо Корнева, брови вздрогнули. Пирогов и гуся у него, конечно, не припасено, а кашу он приготовил вроде бы вполне съедобную.
Стола тоже не было, поэтому уселись тут же, возле таганка. На нем теперь висел котелок с кипятком. Корнев взял из пачки щепотку заварки, бросил в кипяток.
— Зеленый, туркменский чай. Жажду утоляет, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Каша с мясными консервами была объедение. Ивашкин поглядывал, можно бы и еще немножко, но отделенный, вытерев ложку, пряча ее в полевую сумку, спросил:
— Про часовых-то не забыл? Расход оставил?
— Товарищ старший сержант… — Корнев укоризненно посмотрел на Тагильцева.
Как он мог не помнить о часовых? Такой вопрос излишен и даже обиден для него. Ведь ему же поручена хозяйственная часть, а он любое дело привык исполнять на совесть.
— Сдаюсь, — Тагильцев шутливо поднял руки. Покончив с кашей, пили горячий, с горчинкой, чай.
От еды приятная истома разливалась по телу. Хотелось лечь, забыться. Отставив пустую кружку, отделенный поблагодарил Корнева.
— После такого сытного обеда сполоснуться бы водицей для охлаждения и передохнуть хотя бы самую малость в полутемной комнате на чистой простыне. Впрочем, это больше из области фантазии, — сказал он мечтательно.
Ивашкин покосился на него — не ожидал такой расслабленности. Он привык видеть командира постоянно собранным, подтянутым, порой, может быть, чрезмерно строгим. И тут же подумал, а почему бы, собственно, немножко не отпустить супонь.
— Неплохо бы… — согласился и поддержал Корнев, зажмурился от попавшего в глаза дыма. Встал и засыпал песком чадящие головешки. — Мечтать нам только и остается. Нету ни хорошей комнаты, ни простыни… воды тоже нету.
— Как… нет воды? — посерьезнел, подобрался Тагильцев. — Что это означает, что за загадки ты нам задаешь?
— Не хотел портить вам настроение перед обедом. Со вчерашнего вечера крошки во рту не было.
— Рассказывайте, что случилось, почему не стало воды?
— Котелков двадцать мы подняли, глядим, сильно замутилась вода. А дальше пошла уже просто грязная жижа. Вычерпали водичку за один раз. Половину израсходовали. Остальную процедили через тряпку, разлили в три брезентовых ведра и поставили в мазанке. Как НЗ, стало быть.
— Значит, новая закавыка, — старший сержант подошел к колодцу, заглянул. — За ту воду, что сберегли, спасибо. Будем экономить, растягивать, насколько возможно.
— Три ведерка надолго не растянешь. В общем, дело швах. Что можно придумать? — сказал Корнев, и смуглая кожа на его широких скулах натянулась, побледнела.
— Не станем унывать, еще не все потеряно. И из самого безвыходного положения выход все-таки есть. Так говорят мудрые. Будем надеяться на этот выход, и тогда он найдется, Петро Корнев.
Была такая привычка у старшего сержанта Тагильцева — не по-уставному называть подчиненных по имени и фамилии, когда хотел он подчеркнуть свое обращение к нему. Ивашкин подметил, что эта манера была по душе солдатам, она как бы сближала их с командиром.
— Понятно, товарищ старший сержант. Не будем журиться. Задача ясная — надо найти выход из критического положения. Особенно это меня касается, потому как мне приказано поить-кормить солдат. Разрешите подменить часовых, пусть пообедают?
— Подменяйте. Елкин — Герасимова, Чернов — Бубенчикова. Сигналы для связи прежние.
Пограничники ушли. Тагильцев задумался. Где тот выход, о котором он так красиво говорил? Горы песка мановением руки не превратишь в оазис.
Скоро примчался Герасимов, красный, распаренный, будто только что выскочил из бани. Он оглядывался на вершину бархана, с которого спустился.