В приобретении этих навыков, как он понимает теперь, первым его учителем был отец. Пойдут в лес, отец наставляет: запоминай, Федянька, как север и юг отличить, если день хмурится или дождик пошел. Видишь, у сосны ветки с одной стороны потолще и подлиннее? Эти-то как раз на юг смотрят. А на северной стороне дерева ветки послабее, там лишайника больше. И еще учил, как по ветру направление замечать. К примеру, дует ветер в одну сторону неделю-другую. В зимнюю пору сугробы с той стороны, откуда дует, пологие, прилизанные, а с другой крутые, с нависающими козырьками.
А барханы? Те же сугробы, только песчаные. Сейчас ветер дул навстречу Ивашкину. Барханы были обращены к нему крутыми, обрывистыми скатами. Не на всякий с ходу взберешься. Но он и не станет на них карабкаться. Нечего наверху маячить, еще нарушитель обнаружит. Бежали между барханами. Спасибо отцу за науку. И он представил себя на месте отца, идущего в атаку на противника. И перед ним, где-то впереди упрятавшийся в барханах, был враг, с которым он скоро должен был вступить в схватку.
А встречный горячий ветер хлестал в лицо, сушил губы, опалял дыхание. Ивашкину казалось, до бархана с широким кустом рукой подать. На самом деле до него было не близко, и он почувствовал это скоро. Ноги вязли в рыхлом песке, горели, наливались свинцом. Сначала Ивашкин не сообразил, почему нарушитель не воспользовался возможностью идти зарослями, которые надежно его прикрывали. Потом пришел к выводу: нарушитель надеется, что ветер залижет его следы. «И может произойти все так, как с теми бандитами, которые пытались укрыться на колодце», — подумал Ивашкин. Значит, надо поднажать. И пусть в груди тесно, во рту и глотке высохло, будто кто швырнул туда горсть горячей золы, он будет бежать без передышки.
Достигнув знакомого бархана, увидели едва заметные следы. Еще немного времени, и их сравняло бы, замело песком. Ивашкин обрадовался, что вышел верно, дальше двинется по следу и уже не собьется с него. Приостановился, подождал отставшего напарника.
— Я тебе какую дистанцию указал? — спросил он, нахмурившись. — Почему отстаешь?
— Жарко, пить хочется. В висках стучит, в груди печет, — ответил пограничник, хватая воздух широко раскрытым ртом.
— Давай хлебнем по паре глотков, — Ивашкин отстегнул фляжку. — Ты все же держись, если так будем плестись, разве догоним нарушителя?
Слегка покачиваясь, солдат развел руками, дотронулся до своей фляжки.
— Моя пустая, — хрипловато выдавил он.
— Как же ты не сберег?
— Полдня на жаре. Разве утерпишь?
Ивашкин набрал в рот воды, пополоскал, подал фляжку солдату.
— Пей, только не всю. Малость оставь, еще пригодится.
Потом, когда тот с сожалением вернул почти пустую посудину, плеснул ему немного воды на голову.
— Полегчало?
— Спасибо, товарищ ефрейтор, — смущенно проговорил солдат.
— Я не ефрейтор, а такой же рядовой, как ты. Одного с тобою призыва.
— Раз старший наряда, значит, — командир.
— Не отставай, — еще раз напомнил Ивашкин и побежал по слабо видимым отпечаткам, думая о себе: «Плохой ты еще старший наряда, Ивашкин, если не углядел, как солдат выпил всю воду раньше срока. А теперь вот…»
Он махнул рукой: какая польза от его рассуждений? Раньше надо было сообразить и приказать солдату беречь воду. А теперь — хочется пить или не хочется, в расчет не принимается, надо догнать нарушителя. Другого способа задержать его не придумали.
Сколько еще прошло томительных минут, Ивашкин определить не мог. Он и сейчас бежал, казалось, из последних сил, как в тот раз, когда нес донесение с колодца начальнику заставы. И вот впереди на мгновение мелькнула спина перебегавшего через бархан нарушителя, и он облегченно вздохнул: теперь-то лазутчику ни за что не уйти.
— Прет, как скаженный. Он что — белены объелся? — ругнулся приблизившийся к Ивашкину напарник.
Не отвечая, Ивашкин приказал ему сблизиться с нарушителем, а если тот попытается уходить обратно, не пропустить. Сам он постарается стороной обойти лазутчика и встать у него на пути.
Солдат согласно кивнул: понял, сделает, как ему приказано. А Ивашкин перемахнул бархан и помчался параллельно с нарушителем, нажимая, сколько было сил и даже через силу. Подумал, белены лазутчик, может, и не объелся, а терьяка курнул. Слышал Ивашкин, что зелье это в малых дозах на первых порах взвинчивает нервы, бодрит силы. Пусть его… а Ивашкин и без этого обойдет нарушителя.
И действительно обошел. Видимо, нарушитель уже считал себя в безопасности, ибо чувствовалось, что преследователей он не заметил. И несмотря на то, как предполагал Ивашкин, что он накурился терьяка, он выдохся. Ивашкин обнаружил его приткнувшимся к крутому склону бархана. Упав за горбатое корневище саксаула, он положил перед собой автомат и стал ждать, когда нарушитель двинется дальше и, огибая бархан, обязательно выйдет на него.
Ивашкин вдруг представил, как при встрече, когда он приведет задержанного на заставу, Корнев пожмет ему руку и скажет: «С боевым тебя крещением, Федя! Вот ты и стал настоящим пограничником. Помнишь, этого желал тебе старший сержант Тагильцев…» Конечно, помнит и никогда не забудет, кем был для него отделенный командир Тагильцев.
Подумав так, Ивашкин поднялся навстречу нарушителю…
* * *
Рано утром Корнев с сыном уезжали домой — Василий на побывку, у отца кончался отпуск.
Проводить Василия вышло немного, человек пять: остальные солдаты были в наряде, другие отдыхали после службы. А в общем-то все ребята еще вечером пожелали ему счастливого пути.
По дороге в погранотряд Ивашкин попросил водителя завернуть к Каракумскому каналу. И вот впереди блеснула вода. Все вышли из машины.
Было тихо, безветренно. Солнце, поднявшееся из-за гряды облаков над горизонтом, рассыпало по гладкой поверхности воды оранжевые отблески. Пахло осокой, илом. Невдалеке с шумным плеском опустилась небольшая стайка уток. В зарослях камышей у противоположного берега гулко ударила крупная рыба.
— Большая вода посреди песков, — задумчиво проговорил Корнев. — Это удивительно, течет настоящая река, в берега волны плещут, а кругом барханы.
— А что тут особенного, папа? Канал давным-давно проложен, — сын, спустился к воде, сполоснул руки, — он только что вместе с водителем осматривал двигатель.
— Ну, тебя-то, может, этим не удивишь. Ты приехал сюда, канал уже был. А для нас с Федором Михайловичем это чудо. Мы помнили другие времена, когда глоток воды здесь стоил дорого…
Ивашкин раскинул плащ-палатку, сел, приглашая отца с сыном располагаться рядом. Из-под руки посмотрел вдоль канала, светлой ниткой убегающего в даль.
— По-своему ты прав, Вася, — улыбнулся он, положив руку на плечо солдата. — Но и твой батька верно говорит. Как не восхищаться Каракум-рекой!.. Только что проезжали совхоз. Видел, какие поля? Сады растут. Горы хлопка-сырца. А какой дыней нас угощали… Ничего этого до канала тут не было. Росла верблюжья колючка, ветер гонял перекати-поле. Пришла вода, и все преобразилось, — полковник замолчал, глядя на проплывавшую мимо стайку уток. Сняв фуражку, пригладил седеющие волосы. — Гляжу на этот канал и думаю о наших с тобой, Петр Семенович, друзьях и сослуживцах. Будь сейчас здесь Владимир Петрович Тагильцев, и он порадовался бы вместе с нами.
— Кстати, как он поживает? — спросил Петр Семенович. — Ты давно его не видел?
— Весной был в Ленинграде по служебным делам, тогда и встретились. Он давно уже на партийной работе, депутат городского Совета. А летом он ко мне в погранотряд нагрянул. Передовики производства, артисты с ним приезжали. Интересная была встреча. Вспомнили мы с нашим бывшим отделенным годы молодые…
— Встретишь, передавай ему привет. Как хотелось бы увидеться, — сказал Корнев.