Немцы переглянулись.
— Двести тысяч?! — удивленно воскликнул полковник.
Капитан вплотную подошел к пианисту. Прохору показалось, что кулак офицера сжимается для удара. Прохору стоило огромного усилия сдержать себя: хотелось броситься на офицера. Но нельзя было поднимать шум без команды «человека в очках».
— Значит, твои пальцы — целое сокровище? — спросил офицер.
Пианист поглядел на свои руки, словно такая мысль впервые пришла ему. Он молча кивнул и обвел присутствующих смущенным взором.
Взгляд полковника под стеклами очков сделался прозрачным, ничего не выражающим. Он равнодушно повернулся к пианисту спиной и склонился над картой.
Капитан взял пианиста за руки повыше кистей и положил их на крышку фисгармонии. В мертвой тишине горницы было слышно, как шлепнули ладони по дереву и как загудел, резонируя, старый инструмент.
— Ruhig! Спокойно! — прикрикнул капитан и, быстро схватив лежащий на столе тяжелый пресс, с размаху ударил по пальцам пианиста.
Истошный вопль наполнил дом.
Зуд, подобный электрическому току, пронизал руку Прохора от кончиков пальцев до плеча. Ему показалось, будто немец размозжил пальцы ему самому. Ощущение боли было так реально, что он скриннул зубами. Его глаза перехватили взгляд «человека в очках», устремленный куда-то в сторону. Мгновенно проследив направление, Прохор увидел: полковник достал из сумки еще одну пачку карт. Но, прежде чем Прохор успел вернуться взглядом к своему командиру, новый стон музыканта наполнил дом. Прохор забыл все: наказы «человека в очках», задание, осторожность. Его огромное тело метнулось в неудержимом прыжке. Все смешалось. Горница наполнилась криками, заглушенным сопением, шумом. Чей-то удар по лампе погрузил дом в темноту...
Несколькими часами позже в землянке, укрытой непроходимой чащей леса, Прохор ревниво следил за ловкими движениями сестры-партизанки, перевязывавшей разбитые пальцы пианиста. Прохор принес его сюда на своих плечах и теперь относился к нему, как к самому ценному трофею.
Когда перевязка была закончена, в землянку вошел «человек в очках». Он сказал Прохору:
— Твое счастье — карты те самые.
— А то бы? — спросил Прохор.
— Не взыщи, — серьезно сказал партизан, — мы бы тебя расстреляли за нарушение моего приказа.
— Крепко у вас, — усмехнулся Прохор и нервно передернул плечами.
— А теперь слушай, — сказал партизан и по-новому, ласково улыбнулся близорукими глазами. — Тут неподалеку спрятан самолет. Берегли мы его как зеницу ока, хотя летать у нас на нем и некому. Нынче же осмотри его, чтобы к рассвету... — Партизан выразительно махнул рукой и свистнул. — Отвезешь документы.
— Дело! — радостно воскликнул Прохор и поглядел на лежащего на куче сосновых веток пианиста. — Заберу его с собой. Вот только в толк не возьму: каким ветром его сюда занесло? — Прохор вопросительно посмотрел на самого музыканта, потом на человека в очках. Но музыкант опустил глаза, а партизан пожал плечами.
Когда, казалось, партизанский командир занялся своим делом у ящика, служившего ему письменным столом, Прохор наклонился к музыканту:
— Скажи ты мне на милость, — тихонько сказал он, — как ты тут очутился, а?
— Видите ли... — И музыкант потупил взгляд, словно был в чем-то виноват. — Концерты в частях... Вдруг — прорыв... И вот...
— Так-так, — Прохор понимающе кивнул, делая вид, что удовлетворен ответом, хотя ему было ясно, что от него что-то скрывают. — А какого же лешего фрицы болтали тебе про какой-то мост?
Музыкант обратил вопросительный взгляд к «человеку в очках». И, хотя можно было подумать, что партизан увлечен своей работой, он немедля вмешался в разговор, словно стремясь помешать говорить музыканту:
— Кто-то немецкий мост повредил. Да так, что несколько их танков под лед ухнуло. Вот они и стали искать виновных.
— Ну?
— Вот и все, — спокойно сказал партизан. — Искали и не нашли.
Все говорило о том, что ни тот, ни другой не хотят продолжать разговор. И только уже когда Прохор перед самым отлетом спросил агронома:
— Ну, а все-таки, отец, что же мне сказать: откуда он взялся?
Тот тихонько ответил:
— Пойми ты: я виноват. Так виноват, что и сказать не могу. Отвечать придется... Он тут у нас с неделю прятался после этого своего концерта, как немцы прорвались. Ну, мне и втемяшилось в голову, что нет у нас более подходящего человека, чтобы этот проклятый мост взорвать. Минировать-то мы его минировали, а подорвать никак не могли: уже несколько наших на этом деле завалились... Вот я его...
— Мост взрывать? — испуганным шопотом спросил Прохор.
— Сам знаю, что виноват, — ответил партизан.