Миша Ююкин был совсем другой.
Комиссару минуло всего двадцать восемь лет. Он радовался жизни и всему, что она несет с собой. Его выгоревшие до белесости вихры были весело спутаны ветром. Голубые глаза казались такими же выгоревшими на монгольском солнце, как и бесцветные брови.
У Ююкина было куда меньше воспоминаний, чем у Бурмистрова. И не встречалось в них ничего «партизанского» или из ряда вон выходящего.
Что, в самом деле, яркого могло быть в детстве крестьянского парнишки из захолустной деревеньки Гнилуши?
— Гнилуша! — весело говорил Ююкин. —Ты же понимаешь: Гнилуша!
Не было в его детстве и особых радостей. Бабки — самая большая. Настоящая жизнь началась после прихода советской власти. Сельская школа, совпартшкола, летная школа... И вот мальчуган из деревеньки Гнилуши — лейтенант, он на самолете.
— Лейтенант как лейтенант, летчик как летчик, — говорил он о себе.
И говорил неправду.
Комиссаров выбирали из числа лучших летчиков, лучших командиров, лучших коммунистов. Если Ююкин стал комиссаром, значит он был одним из искуснейших летчиков, одним из самых дисциплинированных командиров, стойких коммунистов.
Одним словом, Миша Ююкин вовсе не случайно оказался в аудитории Политической академии. Едва начав учебу, он получил срочное предписание отбыть в МНР. Там его назначили комиссаром бомбардировочной эскадрильи, а потом и полка.
Сменив лейтенантские углы на рукаве на комиссарскую звездочку, Михаил Ююкин начал новую жизнь.
Часть, в которую он попал, находилась почти на границе.
Молодой комиссар энергично взялся за дело. К тому времени, когда полку пришлось двинуться в бой, часть отлично владела высотой, хорошо бомбила и прилично ходила в строю. Это было заслугой нового комиссара — Михаила Ююкина.
Обо всем этом Николай узнал от самих летчиков.
Николай чувствовал в Ююкине такого же, как он сам, командира и коммуниста, преданного своей летной профессии и делу партии. Николаю полюбился этот веселый комиссар, несмотря на то что характером Ююкин походил на Николая не больше, чем брызжущий искрами факел на кусочек холодной стали.
Одним из «стариков»-«эсбистов», который понял, принял и полюбил Ююкина, был майор Бурмистров. Командир полка любил молодого комиссара, как свою собственную горячую молодость, неожиданно вернувшуюся к нему в годы зрелости, опыта и уверенности в себе.
С этими двумя людьми, такими разными по возрасту, характеру и жизненному опыту, случилось то, чего не может быть в жизни одного человека: с молодостью соединилась зрелость. Соединилась прочно и искренне. Оба Михаила понимали и дополняли друг друга во всем: в бою, в учебе, даже в повседневном быту. Горячность молодости сдерживалась рассудительностью зрелости; спокойствие зрелости подогревалось огнем молодости.
„СБ“ дерутся
Николай застал Бурмистрова и Ююкина в их палатке за подготовкой карты и доложил решение командира бригады. Ююкин согласился взять Николая вместо штурмана на первое же задание.
Николай молча наблюдал за работой командира над картой.
Вокруг палатки полыхала полуденная жара. Воздух поднимался от буро-желтой степи навстречу золотому пламени неба. Мир был наполнен зноем через край. Зной густым колышущимся маревом стоял над землей.
Уже через полчаса голова Николая загудела.
Рядом с ним тяжело посапывал совершенно взмокший Бурмистров. Нет-нет, и с его багрового, точно раскаленная медь, лица на бумагу падала крупная капля пота. Один только Ююкин, сдвинув на затылок пилотку, продолжал как ни в чем не бывало расчерчивать карту.
— Не пойму, — проворчал Бурмистров, — ты словно родился в этом пекле, а я мокну и мокну.
— Сырости в тебе, Миша, много, — добродушно усмехнулся Ююкин. И, помолчав, словно невзначай добавил: — А спирт, знаешь, как легко испаряется. Вот и мокнешь.
— Ты думаешь? — серьезно спросил Бурмистров. — Что ж, может статься, ты и прав...
На западе послышалось быстро приближающееся гудение самолета. По характерному гулу с присвистом можно было безошибочно узнать «СБ». Сверкнув на солнце узкими крыльями, самолет сделал круг над площадкой и лег в крутой вираж.
— Сам! — в один голос воскликнули Бурмистров и Ююкин и, выбежав из палатки, проследили за посадкой «СБ».
Никто, кроме начальника штаба бригады, так не заходил на посадку. Это была его «походка».
От палатки Бурмистрова было видно, как с холма, где стояла юрта комбрига, штабная «эмка» помчалась к севшему «СБ».
— Что-то монтируется, — сказал Ююкин, и в голосе его прозвучала надежда.