В эскадрилье царило правило, которое когда-то молодой Гастелло ввел на своем первом корабле: все, что может быть сделано своими руками, должно быть сделано.
Летчики умели исполнять обязанности штурманов и техников; они знали моторы лучше, чем свое сердце, знали бортовое оружие как свои пять пальцев: все штурманы умели летать; стрелки знали материальную часть самолета; техники знали пулеметы.
И все члены экипажей были отличниками политической подготовки.
Один только человек знал, каких больших усилий и постоянного душевного напряжения все это стоило Николаю. Этим человеком была Анна Петровна.
Если бы кто-нибудь ночью, когда замирала жизнь в корпусах, заглянул в окошко маленькой квартиры командира эскадрильи, то так же, как некогда капитан Тупиков, он увидел бы Гастелло сидящим в кресле спиной к карте нового района стоянки, а Анну — водящей пальцем по новой трассе. Линии уже пройденных трасс тянулись далеко, расходясь лучами по третьей и четвертой четвертям компасного круга.
Однако и для Николая наступил, наконец, день, когда он, придя домой, счел себя вправе сказать:
— Кажется, все!
— Освоили?
— Эскадрилья готова.
Анна Петровна вздохнула с облегчением: может быть, теперь он несколько деньков посидит дома, отдохнет сам и даст отдохнуть ей. Действительно, он сказал ей:
— Нынче отосплюсь.
— Не будить?
— Буду спать до девяти.
В этот вечер они с Анной даже не «летали». Николай включил приемник, они слушали музыку.
— Где-то теперь Федот? — задумчиво спросила Анна.
— Небось, воюет.
— Как — воюет? — удивилась она.
— Чтобы нам можно было выспаться, он должен воевать. — Подумав, Николай добавил: — Нелегко им теперь приходится, дипломатам.
— Ты думаешь, ему труднее, чем тебе?
— А разве мне трудно?
Она покосилась на него: может ли он когда-нибудь проговориться?
Он словно угадал ее мысль:
— Тому, кто верит в свое дело, легко.
— Ты-то веришь, я знаю, — тихо сказала она. — Но... ты уж очень не жалеешь себя. Хорошо, пока молод. А потом? Устанешь и...
Он молчал, задумавшись. Потом улыбнулся одними губами, как улыбался всегда, и так же негромко, как она, словно мечтая, сказал:
— Я не умею говорить... Не дано мне. А иногда хочется сказать, что думаешь.
Это было так неожиданно, так не похоже на него, что она порывисто обняла его голову и прижала к себе:
— Скажи... — и посмотрела ему в глаза.
— Мне кажется, я не могу устать. У меня всегда будут силы. Они идут... оттуда, из родной земли. Все равно как в дерево соки. — Он обнял ее за талию и крепче прижался головой. — А если уж очень устану, если не хватит сил на что-нибудь большое, возьмет она меня вот так же, как ты, прижмет к себе... и снова смогу мир свернуть...
Взял ее руку, поцеловал и слегка оттолкнул. Словно застыдился.
— Размечтался... — Резко поднялся и сказал нарочито громко: — Теперь высплюсь.
— До девяти?
— Да.
Гроза
В четыре часа ночи пришел посыльный. Николая требовали в штаб.
Через час посыльный прибежал снова:
— Товарищ капитан велел поменять часы, — и протянул Анне ручные часы Николая.
Она взяла их и молча отдала бойцу карманные часы мужа. Это означало, что он уходит в полет.
Она прислушивалась, стоя у окошка, в которое были видны только деревья. В стороне аэродрома басисто гудели моторы. По тембру и силе гудения Анна знала — прогревают.
Через час начался старт.
Еще ни одна машина не вернулась, когда из радиоприемника послышался знакомый голос Молотова:
«Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении...»