— Слышали, что я сказал стрелку?
— Все ясно, товарищ командир.
— При подходе к их аэродрому бейте по прожекторам.
— Все ясно.
— Штурман!
— Да, командир.
— Сколько осталось?
— Четыре минуты.
Прошла минута тишины.
Гастелло спросил:
— Задача ясна всем?
Три голоса ответили теми словами, которые звенели в голове самого Гастелло: «Любимый город может спать спокойно...»
Услышав это, Гастелло удивленно моргнул. Это случайность или они сговорились заранее? Впрочем, где же они могли сговориться? Неужели такова общность мыслей людей, живущих в воздухе единой жизнью на борту самолета?
Быть может, это ему только почудилось? Нет, вот тот же голос штурмана, но ставший теперь сухим и требовательным, отрывисто бросил:
— Точнее!.. Не рыскать!.. Выходим на точку прицеливания.
Глаза Гастелло настороженно перебегали с приборов на стекла фонаря. Что означает эта гробовая тишина внизу? Почему молчат немецкие зенитки? У такого пункта их должно быть видимо-невидимо. Наверно, не хотят себя обнаруживать.
Ожидание вражеского зенитного огня никогда не доставляет удовольствия летчику, а когда на борту такой груз, какой был у Гастелло, то и подавно. Николай чувствовал, как чуть-чуть вздрагивает нерв в углу рта.
Интересно было знать, как обстояло дело на других точках того же аэродромного узла немцев. Туда, вероятно, уже подходят его товарищи.
Что-то долговато не было слышно указаний штурмана. Судя по времени, самолет уже должен был быть над целью.
— Штурман!
— Да.
— В чем дело?
— Не вижу цели.
Холодок пробежал по спине Гастелло. «Неужели промазали?» Заставил себя смолчать, чтобы не нервировать штурмана.
Тот заговорил сам:
— Аэродром остался влево.
— Проскочили?
— Да.
— Возвращаемся.
— Есть... Разворот влево.
Гастелло описал размашистый круг.
Снова потекли длинные, как часы, секунды. Снова томительное молчание штурмана.
Наконец штурман проговорил:
— Нет никакого аэродрома.
В его голосе звучало подлинное отчаяние.
— А влево? — сдерживая себя, чтобы не крикнуть, спросил Гастелло.
— Ничего не вижу.
Подавляя овладевающее им раздражение, Гастелло бросил:
— Ищите!
И опять секунды молчания.
Гастелло уже решил снизиться, чтобы дать возможность штурману получше разглядеть землю, когда тот доложил:
— Никак не разберу... замаскировались, дьяволы, что ли?
Разворачиваясь для нового захода, Гастелло одновременно снизился.
— Ага! — послышался возглас штурмана. — Доверните вправо... еще... много... Так держать!.. Нет, поздно. Придется еще раз пройти вхолостую.
— Зря не бросать! — сердито сказал Гастелло.
— Понятно.
— Но без конца утюжить тут небо мы тоже не можем.
— Все понятно, командир.
— Больше внимания!
— Разрешите дать фонарь?
— Дайте.
Через десять секунд разорвалась осветительная бомба, но самолет ушел уже далеко. Сквозь правые стекла фонаря Гастелло увидел поле, залитое светом в два миллиона свечей. На первый взгляд оно могло показаться самым обыкновенным полем, поросшим яркозеленой травой. Однако, вглядевшись в его поверхность, все еще освещенную медленно опускающейся бомбой, Гастелло понял причину радости штурмана: под маскировочными сетками по всему кругу аэродрома угадывались контуры больших самолетов.
Гастелло стало весело, как не бывало уже очень давно. Он поймал себя на том, что даже рассмеялся.
— Штурман!.. Снижаюсь с правым разворотом.
— Не нужно, — поспешно ответил штурман. —Я и так все хорошо видел.
— Будем бомбить?
— Да.
— Добро.
— Выходите на прямую. Построже.
«Неужели они воображают, что мы уйдем ни с чем?» — подумал Гастелло о немцах, все еще не открывавших огня и не включавших прожекторов.
Самолет вибрировал на вираже. Успокоился, выйдя на прямую.
Гастелло глянул на стекла: в окружающей тьме не было ни одной световой точки. Погас и собственный «фонарь».
В слабом синем отсвете приборов Гастелло видел под собой только огромные ступни штурманских унтов. Послышался голос штурмана в наушниках:
— Малость вправо...
Гастелло осторожно «дал ногу».
Опять наушники:
— Много... Чуть-чуть обратно... так... Так держать! Бросаю!
С полусекундными интервалами отделялись бомбы.
Вероятно, вой падающих бомб заставил немцев, наконец, понять, что советский самолет не уйдет, не сделав своего дела. Вся окружность бомбардируемого аэродрома словно взлетела на концах ослепительных световых столбов. Прожекторы суетливо зашарили по небу. В их невыносимо ярком свете разрывы зенитных снарядов казались тусклыми красноватыми точками.