— Ни хрена себе, — присвистнул Рубцов. — Вот фашисты дают, вот это техника.
— Слушай дальше, возвращается этот браток и говорит: сколько? Ну, наши ему: двести семьдесят. Тот в бешеном слюнявом восторге, пишите протокол, говорит. Наши ему: ты чего, мужик, охренел, это ж штраф обалденный. А он им: неважно, пишите протокол, без документа пацаны не поверят, что тачка столько может. Прикинь, да?
— Ну, и чего? — заржал Рубцов.
— Ну, чего, наши ему объясняют, что если в протоколе скорость фиксировать, то за такое превышение права надо отнимать. А ему все по хрену, пускай, говорит. Отобрали, значит, у него права, на следующий день он в ГАИ за ними приходит. Там майор как на протокол посмотрел, чуть с инфарктом не слег. Да что, говорит, с тобой, уродом, делать? Максимальный штраф-то — пятихатка — за превышение на шестьдесят километров, а у этого почти в три раза больше дозволенной скорости. И наш конкретный пацан говорит: вот тебе штука штрафа и еще штука за копию протокола. Вот так интересно люди живут, — заржал в завершении рассказа Сухарев, как молодой колхозный конь.
— Во дела, бабки людям девать некуда! — возмутился напарник. — Лучше бы детям помогали.
— Да, о чем ты говоришь, — махнул рукой Сухарев.
— Время-то у нас сколько?
— Да уж начало второго.
— Интересно, какие идиоты будут по ночам разъезжать?
— А чего это им ночью не поездить?
— Клевая, кстати, тачка, — снова прищелкнул языком напарник. — Я бы себе такую купил.
— Чё ж не купишь? Жаба душит?
— Да не хочу от коллектива отрываться. Скажут, буржуй, возникнет классовая ненависть. А оно мне надо?
— Это да, купи что-нибудь поскромнее. «Поршню», например, маленький, неприметненький, будешь на огород ездить, рассаду возить, — подкалывал друга Рубцов.
— Ага, «поршик», он в Германии хорош, а по нашим дорогам лучше «хаммер» брать, почти трактор.
— Слушай, жрать охота, — жалобно произнес вдруг Рубцов. — Может, сгоняем до ближайшей палатки на станцию?
— Да ты что, нельзя ведь, нужно тачку караулить, — возразил Сухарев.
— Ну, всего ведь минут десять займет. У меня уже кишки в узлы завязались. Я только позавтракать сегодня успел.
— Нет, нельзя с поста уходить. Узнают, голову оторвут.
— Блин, чё ж делать-то тогда, у меня сейчас голодный обморок случится. Погибну на боевом посту.
— Будем подножным кормом питаться, пошли малину собирать, — предложил Сухарев.
— Ты сдурел, что ли, какая малина в темноте?
— Зажигалочкой посветишь, да и фонарик у нас в багажнике вроде был. Ну, чего, пойдешь?
— Хрен с тобой, давай сюда фонарь, я пошел.
Сухарев достал из багажника небольшой походный фонарик и вручил его Рубцову. Тот, кряхтя и ломая ветки, углубился в кусты. Сухарев остался один на посту. Он поймал на радиоприемнике любимую волну со спокойной музыкой, прикрыл глаза и начал медленно погружаться в сон. Тут участок дороги осветил яркий свет фар, и мимо милицейской машины бесшумно, едва касаясь колесами асфальтового покрытия, пролетел серебристый джип. Сухарев вскинулся на сиденье и бросился заводить машину. Он с трудом выехал из кустов акации и пустился вслед за ним, стараясь держаться на безопасном расстоянии, но в то же время не упускать автомобиль из виду. Иномарка проехала весь поселок, затормозила у самого крайнего дома с высоченным кирпичным забором и сторожевыми башенками по углам, чуть шурша шинами по щебенке, въехала в ворота, которые тут же наглухо закрылись. Сухарев запомнил дом, развернул машину и поехал за своим напарником.
Обескураженный Рубцов, в разорванной форменной рубахе, без единой пуговицы стоял на повороте, сжимая в руках фонарик.
— Ты откуда такой красивый? — рассмеялся Сухарев.
— Тьфу ты черт! — воскликнул Рубцов. — Ты куда делся? Я уж думал, заблудился. Выбрался по этой темнотище на дорогу, машины нет, и местность вроде другая. Все, думаю, теперь до утра буду блуждать.
— А малины-то набрал?
— Да какая, к дьяволу, малина?! Насилу из оврага выбрался. А страшно в лесу. Меня еще бабка запугала всякими там лешими да кикиморами, так до сих пор по лесу один ходить боюсь. А тут еще и ночь, да ты слинял куда-то.
— Я не куда-то, я наш таинственный «лексус» выследил. Теперь можем со спокойной совестью возвращаться в отделение. Доложим начальству — и свободны как ветер.