Изо всех сил брел я в его направлении, иногда переходя на кроль, который приближал меня к берегу.
М'Бумба, все так же крича и сопя, шатался по всему нашему лагерю. Я видел как все по очереди исчезает. Уже не было противомоскитных сеток, сорванных ударами хобота; кухня была растоптана в мелкие кусочки; в воздухе летали горшки и кастрюли; железные сундуки, поднятые хоботом чудища, падали на землю и с грохотом лопались. Животное, всей своим весом, с шумом, походившим на пушечные выстрелы, не оставляло ничего на своем пути. Казалось, что он находится повсюду. Скорость его перемещений граничила с чудом.
Я был уже метрах в десяти от берега, готовый броситься в последний и самоубийственный спринт в направлении зверя. И вдруг я увидал его перед собой: громадного, заполнившего все поле моего зрения, неслыханно могучего и широченного.
Он перепугал бы и самого дьявола. Весь мой героизм и безумие моментально испарились; я остановился как вкопанный и даже отступил на несколько шагов назад, перепуганный собственной наготой и беспомощностью.
Он глядел на меня, склонив голову набок, а громадные, надорванные на краях уши ходили гигантскими опахалами.
Я был слишком близко от берега. Сейчас он на меня бросится. Зачем я это сделал? Слон был громадным, но, прежде всего, чудовищно широким. Грудь его походила на стену черной, спекшейся плоти. Его голова — скала неправильной формы — имела серый, более светлый оттенок. Один бивень был нацелен прямо в меня. Остаток левого едва выглядывал из челюсти, а место, в котором клык был обломан, казалось острым словно сабля.
На шее и бивне висели клочья веток и лиан. Четыре колонны ног и живот были покрыты толстым слоем грязи, темной и такой же спекшейся, образующей нечто вроде скорлупы. М'Бумба походил на бронтозавра или еще какую-нибудь гадость в том же роде. Чудище из доисторических времен, огромный и сильный как мамонт.
Слон видел меня — в этом я был уверен. Он засопел, начал обмахиваться ушами словно двумя огромными парусами и тяжело направился вперед. Прямо на меня! Он остановился, когда передние ноги были уже в воде, в неполном десятке метров. Я же стоял будто каменный, не пошевелившись хотя бы на волосок.
М'Бумба с бешенством замотал головой, повернулся ко мне спиной, затем неожиданно совершил поворот на сто восемьдесят градусов и вновь надвинулся на меня. Остановился он точно на границе воды и начал ее топтать, вызывая гигантские брызги. При этом он рычал, как это делают крупные хищники. Несколько раз он деланно атаковал, всякий раз заставляя меня сжаться от ужаса. В конце концов, он остановился, сопя будто дракон, с громадными передними ногами в воде; посмотрел на меня какое-то время, после чего повернулся и удалился, утратив интерес к моей недвижной фигурке.
Он прошел через лагерь, хоботом поднял тело Татаве и отбросил его в сторону. Издав последний, гневный крик, он побежал в сторону леса.
Все-таки я рассчитывал на чудо. Но все мои надежды сгорели понапрасну, когда я приблизился к телу. Татаве был мертв. Никакая искра жизни не могла оставаться в этой бесформенной массе.
Подбежала Малышка, а я не успел ее задержать. Увидав то, что осталось от ее приятеля, она согнулась пополам, спазмы охватили ее желудок, и она начала рвать, бледная словно труп, после чего, с воем, она побежала, куда глаза глядят, не слыша мои крики.
Это бы страшный удар. Для меня и Малышки, равно как и для Пауло с Монтанем, когда они возвратились. Краткий доклад о случившемся сделал их тупыми, молчаливыми и недвижными.
Когда наступил вечер, мы все так же сидели посреди остатков лагеря, совершенно ошеломленные. Ни у кого не нашлось отваги взяться хотя бы за что-нибудь. Ужасающая смерть нашего молодого товарища висла над нами тяжким бременем, не давая возможности предпринять хоть что-нибудь.
С момента возвращения Пауло с Монтанем не стронулись с места, они так и сидели, погруженные в мрачные раздумья, даже не сбросив своей грязной охотничьей одежды. Я зажег несколько факелов, которые громко шипели в царящей тишине и отбрасывали танцующие тени на мрачные лица моих друзей. Бебе растянулся на земле и, время от времени, постанывал.
Я вытянул руку к Малышке, чтобы прижать ее к себе, утешить, но она увернулась. Направилась к пироге и вытащила оттуда свой там-там. Она удалилась от нас и после этого начала барабанить, где-то на берегу, регулярный медленный ритм, повторявшийся все время:
«Балам, Балам, Балам! Бам, Бам, Бам, Бам! Балам, Балам, Балам, Бам, Бам!»
Я чувствовал себя паршиво. Перед наступлением ночи я собрал то, что осталось от Татаве, и мне это стоило многого. В такие моменты понимаешь, что человеческое существо состоит только из мяса, и если это ограничивается исключительно этой внешней тканью, то выглядит отвратительно. Меня преследовали воспоминания этих кусков и красных пятен на простыне, в которую я их завернул; неустанно они появлялись у меня перед глазами, и я никак не мог от них избавиться.