– Используй мечи!
Держась за мою ногу одной рукой, она вонзила скимитар, возникший в другой руке, прямо в стену – один раз, другой. Изогнутое лезвие было не так-то просто приспособить к этой задаче. На третий раз, однако, острие глубоко вошло в камень. Вцепившись в рукоять, она отпустила мою ногу и повисла над огнем на мече.
– Что теперь?
– Оставайся на месте!
– Это я могу!
– Гроувер! – крикнул я наверх. – Можешь меня отпустить. Только не волнуйся. У меня есть…
Гроувер меня отпустил.
Нет, правда: какой защитник бросит тебя в огонь, если ты его об этом попросишь? Я думал, что мы будем долго препираться и я заверю его, что у меня есть идея, как спасти и себя, и их. Я ждал возражений от Гроувера и от Мэг (хотя от Мэг не ждал), ждал, что они начнут уговаривать меня не жертвовать собой ради них. Ждал, что они скажут: мол, тебе ни за что не выжить в этом пламени и все такое. Но нет. Он бросил меня без колебаний.
Ну, у меня хотя бы не было времени передумать.
Мне не пришлось мучиться сомнениями, рассуждая: а что, если мой план не сработает? Что, если я не выживу в солнечном пламени, которое когда-то было таким родным? Или если чудное пророчество, которое мы собирали по кусочкам и которое обещает мне смерть в могиле Тарквиния, еще НЕ значит, что я не могу умереть сегодня, в этом кошмарном Горящем Лабиринте?
Я не помню, как упал.
Мне показалось, что душа вылетела из тела. Меня вдруг отбросило на тысячи лет назад, в то самое утро, когда я стал богом солнца.
Однажды ночью Гелиос словно испарился. Я не знал, какая молитва мне как богу солнца стала последней каплей, из-за которой старый титан был предан забвению, а я получил его место. Я просто оказался в Солнечном дворце.
Не помня себя от страха и волнения, я распахнул двери в тронный зал. Воздух здесь пылал. Свет слепил глаза.
Огромный золотой трон Гелиоса был пуст, на подлокотнике лежал его плащ. На пьедестале ждали хозяина шлем, кнут и позолоченные сандалии. Но сам титан просто исчез.
«Я бог, – сказал я себе. – Я справлюсь».
Я направился к трону, боясь, как бы мне не загореться. Если я в первый же день с криками выбегу из дворца в пылающей тоге, мне будут припоминать это целую вечность.
Медленно, но верно огонь расступался передо мной. Усилием воли я увеличился в размерах, чтобы шлем и плащ предшественника стали мне впору.
Правда, на трон я садиться не стал. Нужно было приниматься за работу, а время поджимало.
Я взглянул на кнут. Некоторые дрессировщики считают, что нельзя проявлять мягкость, когда начинаешь работать с новыми лошадьми. Но я решил не брать кнут. Не хотелось на новой работе сразу становиться суровым начальником.
Войдя в конюшню и увидев солнечную колесницу, я почувствовал, как на глазах у меня выступили слезы – так она была прекрасна. В нее уже были запряжены четыре солнечных коня с золотыми сверкающими копытами, пламенными гривами и глазами, цветом подобными расплавленному золоту.
Они с опаской взглянули на меня: кто ты?
– Я Аполлон, – сказал я, стараясь говорить как можно уверенней. – И нас ждет отличный день!
Я запрыгнул в колесницу, и мы помчались.
Признаюсь, путь к успеху не был скорым и прямым. Если точнее – он изогнулся дугой в сорок пять градусов. Может, я даже случайно сделал несколько петель в небе. Может, прежде чем мне удалось найти нужную высоту, возникла пара новых ледников и пустынь. Но к концу дня я был полноправным хозяином колесницы. Кони по моему желанию изменили облик на более соответствующий моей натуре. Я был Аполлоном, богом солнца.
Я попытался внушить себе ту же уверенность, то же воодушевление, которое испытал, успешно исполнив свою задачу в тот день.
Придя в себя, я понял, что лежу, сжавшись в комок, на дне колодца, а вокруг бушует пламя.
– Гелиос, – позвал я. – Это я.
Огонь закружился вокруг меня, пытаясь испепелить мое тело и душу. Я чувствовал присутствие титана – его обиду, недоумение, злость. Мне казалось, что каждое мгновение на меня обрушивается тысяча ударов его кнута.
– Тебе меня не сжечь, – сказал я. – Я Аполлон. Твой законный преемник.
Пламя стало еще жарче. Гелиос был зол на меня… но постойте. Это еще не все. Ему было невыносимо заточение здесь! Он ненавидел Лабиринт, тюрьму, в которой ему – не живому, но и не мертвому – приходилось томиться.
– Я освобожу тебя, – пообещал я.
В ушах у меня затрещало и зашипело. Может, это просто загорелась моя голова, но мне показалось, что в огне я услышал «УБЕЙ ЕЕ».
Ее…
Медею.
Чувства Гелиоса раскаленной головней вонзились мне в разум. Я ощутил, как сильно он презирает внучку-колдунью. Медея ведь говорила, что ей приходится сдерживать гнев Гелиоса, и это вполне могло быть правдой. Но в основном она сдерживала его, чтобы он ее не убил. Она сковала его, привязала его волю к своей собственной, окутала себя заклинаниями, защищающими от божественного огня. Меня Гелиос, конечно, не любил. Но дерзкое колдовство Медеи было ему куда более отвратительно. И чтобы прекратить свои мучения, ему нужно было убить собственную внучку.