Солнце село. По кустам густели тени — оранжевые, синие, туманно-дымчатые. Как всегда в жаркую, ветреную погоду, можно было ждать обильных рос.
Почувствовав прохладные ее ладони, закрывшие ему глаза, Косарь попытался вырваться, но Алевтина не выпускала, пока не рассмеялась.
— Эх ты-ы! И не заметил, как пристигла…
— Уследишь тебя, как же, — стал оправдываться он. — Шмыгаешь вроде ящерки в траве: ш-шу! ш-шу!
— Ящерка не ящерка, а не уследил, — и, устало вздохнув, предложила: — Давай сядем, Феденька, ног под собой не чую.
— Давай, — зевнув, согласился Косарь, даже не поинтересовавшись, как прошел экзамен, сдала ли она; снял пиджак, расстелил под орешиной. — Долгонько ты сегодня, я уж уходить хотел.
Изнеможенно опустившись, Алевтина закинула руки за голову.
— Пока экзамен да пока крюк дала, — стала объяснять она. — Что же не спросишь — сдала ли? Какую отметку выставили?
Косарь лег в траву, положил голову ей на колени. Некрупная, медноволосая, голова его всегда вызывала в Алевтине прилив какой-то особой, похожей на материнскую, нежности, неодолимое желание приласкать и приласкаться.
— Пятерку… перевернутую? — осклабился он. — Или похуже?
— Неправда: четверочку. Не зазорней других.
— И что ж теперь?
— Как что? На второй курс перейду.
— А я уж боялся: тебя вместо Дергаса в главные инженеры произведут, — Косарь не верил в ее ученье, но не говорил об этом прямо. — Что́ я тогда?
— Погоди, дай время, — ее словно задела насмешка. — Окончу, стану нормировщицей…
— У нашей Алюты — фу-ты, ну-ты!
— Узнаешь тогда, — пригрозила Алевтина, перебирая пальцами его волосы — проволочно-жесткие, беловатые у основания. — Будешь мне почет-уважение оказывать! Не то, что теперь…
Прорвавшаяся боль говорила, что теперешнее положение всё же мучит ее. Но Косарь, лениво перевернувшись, мечтательно поглядел куда-то за Осьминку.
— Далёко я тогда буду. Фью-у!
— А я как же? — задетая его тоном, обиделась Алевтина.
— А ты — в нормировщицах. С начальством! Нашему брату, шахтеру, не чета.
И властно, по-мужски, привалился, подмял ее.
Заря на западе погасла. Сгустившиеся сумерки окутали заказник. Соловьи пели, точно состязались, кто больше колен выведет, удивит замысловатой трелью.
Отдыхая, Косарь глядел на проступавшие звезды. Разговоры о будущем всегда тревожили его, оставляли в душе беспокоящий, горький осадок. У всех оно было, а у него не было. Даже Алевтина и то думала о своем будущем. А что мог сказать он?
Не веря, что кто-то заботится о нем, заранее определяя его на годы вперед, Косарь в глубине души был убежден — все заняты самими собой, стремятся к лучшему только для себя. Какие бы громкие слова ни произносились, они только скрывают истинные намерения людей жить легче или устроиться получше среди себе подобных.
Косарь жил, провожая день за днем, изредка позволял себе мечтать о том, как поднакопит денег и выйдет на-гора, под ясное солнышко. Что будет за этим, он не смог и представить. Ему хотелось жить легче, чем жил, а какой она должна быть, эта легкая жизнь, не сумел бы сказать.
«В передовики-новаторы мне не выйти, — злился он, хотя и понимал, что оставаться в стороне нельзя. — Ударник коммунистического труда тоже вряд ли получится!»
И, словно со стороны, разглядывал придирчиво и тоскливо:
«Где ж оно… мое будущее?»
Алевтина вернулась с Осьминки, присела рядом. Капельки влаги дрожали на ее волосах, на платье.
— Как же мы дальше будем, Феденька? — зябким от напряжения голосом спросила, ласкаясь, она. — Ты не заснул тут, пока меня не было?
— Что… как же?
— Не надоело таскаться по заулкам, комаров кормить?
Косаря неожиданно прорвало:
— Ты что… девка? Отца с матерью боишься?
Алевтина оскорбленно дрогнула.
— Знаю, что не девка…
Еще немного — она бы всхлипнула, расплакалась. Не поднимаясь, Косарь притянул ее к себе.
— Удивляюсь, до чего вдовки обидчивы стали! Хуже девок, ей-богу!
— А ты люби, так и обижаться не буду.
— А я что делаю? На, накинь пиджак, комары заедят!
Пиджак пахнул табаком и чем-то еще, едва уловимым. Закутавшись в него, Алевтина разымчиво вздохнула. Было в этом вздохе всё — подавленное чувство обиды, тоска по несбыточному, рассудочное стремление не прогадать, не оставляющее некоторых женщин даже в самые чувствительные минуты.
— Вызвал меня сегодня Никольчик и корит: «Зря ты мужа-покойника обговорила, что пьяный он с электровозом возился».
Косарь настороженно обернулся.