— Ух, здорово! — воскликнул Мишка. — С такой высоты, и не побоялся! Вот какие смелые были!
— Родину любили очень, — уточнил Петька.
— А Горюч-камнем назвали, как стали потом люди приходить сюда и оплакивать князя и его дружину, — закончил свой рассказ дед Веденей.
Ребята долго сидели молча, не шелохнувшись. Каким-то другим, героическим, стал видеться им темнеющий под звездным небом Горюч-камень. Из-за его громады выглянула, озарив все вокруг желтым светом, полная луна.
Через Казачье, в сторону глухо погромыхивающего фронта, проследовала воинская часть. Шли со скатками на плечах, с винтовками за спиной бойцы, ехали грузовики с пушками и дымящимися кухнями, фургоны с красными крестами на боках, обочь большака скакали всадники, в красноверхих кубанках.
Передние роты уже приближались а Хомутовскому лесу, а хвост колонны только еще втягивался в село — солдаты шли на запад, навстречу рвущемуся в глубь страны врагу.
— Вот это да! — восхищенно воскликнул Мишка. — Петь, как ты думаешь, сколько тут — тыща?
— Дивизия — не меньше, — авторитетно определил Петька и добавил: — В Чернаве будут ночевать, если у нас не остановились.
Ребята ехали на подводе в ту же, что и воинская часть, сторону — их послали в лес за орешником на обрешетку крыши коровника.
Вдруг ребята примолкли и уставились на едущего верхом на коне мальчишку в солдатской гимнастерке, в кирзовых сапогах и в кубанке. Завидев едущих на подводе, тот приосанился в седле и дал коню шпоры.
— Смотрите! Да он с нас, а то и меньше! Вот счастливчик! — не удержался Семка.
Петька отвернулся, пораженный, как и его друзья, невыносимой завистью к маленькому солдату в кубанке, и ударил лошадь кнутом — телега затарахтела по рытвинам. Ребята крепко уцепились за передок подводы…
К вечеру они все были в землянке. Мишка сидел за столом на командирском месте и выводил на тетрадном листке карандашом, повторяя вслух:
«Заявление командиру дивизии. Просим взять нас с собою на фронт, бить немца. Мы умеем стрелять и даже рвать гранаты…»
— Ну про гранаты вычеркни — не поверят еще, — перебил Петька.
— Ладно, «…умеем стрелять и будем ходить в разведку». Что еще?
— Да хватит, небось. Давай распишемся.
Через полчаса ребята резво шагали по Афанасьевскому большаку. До Чернавы — пятнадцать верст и надо было спешить.
К рассвету они уже подходили к Чернаве, большому селу, привольно раскинувшемуся по берегам Быстрой Сосны. Семка набил на пятке мозоль и прихрамывал.
— Подведешь ты нас, тюха, со своей ногой! — сердился Петька. — Нельзя тебе на глаза командиру показываться, понял?
— Это я здесь хромаю, а там не буду, — заверил Семка. — Я чунки сниму.
Наметанным глазом Петька безошибочно определил, где находится штаб. К школе то и дело подъезжали всадники, не расседлывая коней, привязывали их к палисаднику и взбегали по ступеням лестницы парадного подъезда.
Заняли удобную позицию под раскидистым вязом и решили ждать. Семка сорвал лист подорожника, привернул его к больной пятке и снова, морщась и сопя, натянул чунок.
— Говорю тебе, не суйся, сиди здесь и сопи в две дырки, — приказал недовольный Петька.
— Ладно, — виновато отозвался Семка.
У каждого на уме было одно и то же: вдруг повезет— и они станут, в таких же гимнастерках и кубанках, равными вон с теми бойцами, что деловито спешат с пакетами по проулкам села. А потом фронт, настоящий бой — вот там-то уж они не подкачают, покажут свою храбрость. Конечно, в бою оно пострашнее, чем красться вечером в чужой сад, но на то она и война, чтобы страшно…
Вдруг Петька навострил взгляд: из школы в окружении военных вышел командир с четырьмя шпалами на петлицах гимнастерки, высокий, подтянутый.
— Полковник! — вполголоса сообщил Петька. — Пойдем! А ты сиди здесь, — строго зыркнул он глазами в сторону Семки.
Заметив подходивших ребят, командир с четырьмя шпалами на петлицах с интересом остановился.
— Товарищ полковник! — смело обратился к нему Петька. — У нас вот заявление.
И протянул сложенный вдвое тетрадный листок.
— Заявление? Что ж, давай почитаем, — беря листок, улыбнулся командир.
— Возьмите нас, дяденька, на войну, — не утерпел Мишка.
Петька сильно поддел друга плечом, Мишка прикусил язык.
— Ну-ка, пойдемте, хлопцы, посидим, проясним обстановку, — сказал командир и опять осветил их располагающей и обнадеживающей улыбкой.
Ребята повеселели — значит, возьмет, если хочет поговорить с ними. Из-под дерева выбежал Семка.
Командир сел на скамейку и усадил подле себя ребят.
— Воевать, значит, хотите?
— Хотим, — готовно кивнул головой Петька.
— У, еще как! — подхватил Семка.
— Возьмите, дяденька! — скова не удержался Мишка.
— Ладно, — помолчав, отозвался командир. — Ну, положим, возьмем мы вас, а теперь давайте вместе прикинем, что из этого получится. Вот у тебя кто дома?
— Отец, — ответил Петька. — Он инвалид, в гражданскую ногу оторвало брезентным снарядом…
— Бризантным, — поправил командир и оборотил лицо к Мишке. — А ты, малец, с кем живешь?
— С бабушкой. Она отпустит меня! Обязательно отпустит!
— Отпустит, говоришь? А с кем же она останется, если тебя дома не будет? И ты старого ветерана гражданской войны думаешь бросить на произвол судьбы? В такое-то трудное время.
Ребята разом погрустнели: надежды их рушились.
— Вот что, хлопцы! От лица службы выношу вам благодарность за то, что готовы защищать Родину. А теперь ноги — в руки и живо по домам, помогайте своим родным, нам здесь в тылу помогайте. Это сейчас для вас садкое главное задание.
Командир ласково потрепал рукой ребячьи вихры и пошел к ожидавшим его военным.
— Так бы сразу и сказал, что не возьмет, — упавшим голосом проронил Петька. — Это все из-за тебя, — накинулся он на Мишку. — Дяденька, дяденька! Какой он дяденька, лопух ты придорожный! И ты тоже хорош — расхромался! Вояка!
А впереди ребят ждало наказание за то, что не ночевали дома. Да еще кто-то рассказал родным, что ушли в Чернаву, к военным, на фронт проситься.
Домой сразу идти побоялись. Только было расположились на ночевку в Петькином амбаре, как дверь скрипнула и в проеме показалась голова Захара, Петькиного отца. А из-за его плеча выглянула и Мишкина бабушка.
— Я вот тебе сейчас дам фронт! — снимая ремень, шагнул деревяшкой Захар.
В амбаре был потайной лаз, и ребята, с воробьиной живостью юркнув по одному в огород, бросились во все лопатки к речке…
Домой Мишка заявился лишь под утро. Хотел было шмыгнуть из сеней в чулан, хлебца взять, но на пути его неожиданно выросла бабушка. Она уловила его за брючину и, сняв со стены чулана льняное полотенце; начала хлестать по спине. Было совсем не больно, и Мишка даже не пытался вырваться.
Запыхавшись, бабушка прижала Мишку к груди и тихо затряслась, заплакала:
— Господи! Ну что мне с тобой, с неслухом окаянным, делать?
Немцы входили в село пасмурным декабрьским вечером. По скользкому, покрытому гололедицей, большаку вползали серо-зеленые солдатские колонны. Мчались мотоциклы, ехали бронетранспортеры, растекались по проулкам. Временами раздавались выстрелы, в темень хмурого неба взмывали ракеты — немцы подбадривали себя их зыбким светом. Слышалась непривычно громкая, лающая речь.