А когда Алекс Доусон попал в плен, им обоим стало уже не до этого. Впрочем, сам Гилберт ничего удивительного в подобном стечении обстоятельств не видел. Бог «наказал» его за подлый поступок, связанный с подставными документами, и теперь он должен был «искупить» свой грех ценой такого вот «перевоспитания». Если так можно было назвать те события, в которые он угодил, отказавшись от сегодняшнего посещения госпиталя.
У Мишель был жар. Она снова бредила, походя в своей тонкой, измятой белой ночной сорочке на вышедшее из могилы привидение. Дэмиен знал, что рано или поздно такой темп работы в госпитале её «убьет», и оказался прав. Сейчас она чувствовала себя настолько плохо, что почти не прислушивалась к его непринужденной болтовне, которой он пытался отвлечь её от тягостных дум, вдаваясь в воспоминания прошлых лет.
За времена практики ему многого пришлось наслушаться от солдат, сгорающих от тяжелой формы пневмонии, но такой бред, который несла сейчас Баррингтон, он слышал впервые.
Сначала ей казалось, что она опаздывает на поезд со своей подругой, потом ей начинал мерещиться везде Алекс Доусон. И когда жар усилился, она и вовсе начала звать родителей, обращаясь к ним так, будто те находились вместе с ней в одной комнате, и смотрели на неё с упреком. Бог знает, в каких мирах блуждало сейчас сознание больной девушки.
Слушая её бред, Гилберт едва сдерживался, чтобы не закрыть уши и не выскользнуть вон из помещения. Особенно сильное искушение поступить подобным образом он испытывал всякий раз, когда она, снисходя до криков, начинала призывать к себе «светилу». Он понимал, что ей было очень плохо, но ничем помочь не мог. А исцелять людей посредством наложения рук он пока не научился.
Надо было дождаться визита врача и, выслушав его вердикт, только тогда начинать сборы в дорогу, если конечно, это вообще было возможно. Он был бы и рад покинуть город, но ехать прямо сейчас было нельзя. Правда, на какой период времени могло растянуться подобное ожидание, и как надолго им придется застрять в осажденной Атланте, не знал никто. Но чем дольше они здесь оставались, тем меньше шансов выбраться из города у них оставалось. А тут ещё и Ребекка, как назло, куда-то запропастилась. Прошло уже полчаса, а её до сих пор не было. Он не имел ни малейшего понятия, где могла шляться его помощница.
Продолжая расхаживать по комнате, Гилберту на миг показалось, что с той поры, как она покинула этот дом, прошла, как минимум, вечность.
Он понимал, что должен был подбодрить Мишель, сказать ей что-то вдохновляющее, но сегодня ему ничего не лезло в голову. В конце концов, он попытался поговорить с ней по-человечески, но привыкнув лишь повелевать, отдавать приказы, либо над кем-то насмехаться, вместо полных сочувствия слов у него получались такие штампованно-официальные фразы, что совсем выбившись из сил импровизировать на ходу сентиментальную чушь, он был вынужден отказаться от этой инициативы и, прикусив свой язык, какое-то время провести в молчании.
Ему ещё никогда в жизни не приходилось кого-то успокаивать. И разделяя с кем-то боль, сопереживать кому-то по-настоящему он так и не научился. Поэтому не имея понятия, как выражаются подобные эмоции, навыка в этом плане общения он так и не приобрел. Уход за больными и страждущими, однозначно, было не его стезей.
Все, на что могло его хватить, это перебросить пострадавшего на постороннего человека и, в срочном порядке занявшись собственными делами, лишь время от времени осведомляться о состоянии больного, контролируя ситуацию извне. Для таких людей проще было пустить себе пулю в лоб, нежели произнести хоть одно нежное слово кому-то из близких. Поэтому попав в столь непривычную для себя ситуацию, обычно находчивый, Гилберт впервые почувствовал себя растерянным, не зная, как себя вести. И это состояние ему не очень понравилось.
Вся его жизнь устраивалась таким образом, что рядом всегда находился кто-то, кто мог решить все проблемы за него. Как же получилось так, что он умудрился попасть в такую передрягу, очутившись в самом центре «ада» совсем один, вдали от родного дома, да ещё с больной сводной сестрой на руках?! И тут его сознание пронзила новая мысль, от которой ему стало не по себе.