— Да как ты можешь такое говорить, сынок? — засопел Гилберт, окончательно теряя над собой контроль. Его глаза вмиг стали чугунно-черными, и выпучились так, словно ему и вправду стал тесен ворот его новой сорочки.
— Мы с матерью старались дать тебе хорошее образование, а он сидит тут и «философствует»! «Госпиталь ему не нужен, плантации не нужны…». Тьфу ты!
— Вы сами прекрасно знаете, что никакого хирурга из меня не получится. Профессор сам говорил, что у меня нет способностей к медицине. К тому же Конфедерация через пару лет все равно падет, так мои навыки могут не понадобятся и некоторым тяжелораненым посчастливиться избежать моего неумелого вмешательства.
Понимая, что ляпнул сейчас лишнее, остановиться, чтобы выразить свое негодование в более мягкой форме, он уже не мог. Виной всему стал невовремя подслушанный разговор за закрытыми дверьми в тот роковой вечер на торжественном мероприятии. И наблюдая за тем, как резко изменился в лице его отец, Дэмиен был уже не рад, что вообще выдал вслух подобного рода информацию, но повернуть время вспять уже было невозможно. Увы, если ненависть сына к медицине Гилберт-старший ещё мог как-то стерпеть, вспоминая, как тот «учился» в Гарварде, закрывать глаза на его оскорбления в адрес Конфедерации он не собирался.
— Господи, какое чудовище мы воспитали! — невольно вырвалось у мужчины. Казалось, он был не в состоянии подобрать подходящих слов, дабы выразить вслух переполнявшие его негативные эмоции.
— А вы не чудовище, отец? — возразил Дэмиен; старик будет ругаться, но ему уже было все равно. — Додуматься отправить меня на практику, когда прекрасно знаете, что я терпеть не могу медицину!
— Говоришь, что я мучаю тебя медициной?! — Райан Гилберт держался из последних сил, чтобы не разразиться проклятиями в адрес родного сына. — Да лучше бы я тебя отправил с санитарным отрядом на передовую, — от бессильной злобы взревел мужчина, — лишь бы не видеть твою ушлую физиономию!
И прежде чем Дэмиен успел сообразить, что тот имеет в виду, привстав из-за стола и дотянувшись рукой до его лица, Райан Гилберт со всего размаху залепил ему пощечину. Инстинктивно схватившись за щеку, юноша посмотрел на отца таким испепеляющим взглядом, что колеблясь поначалу с принятием окончательного решения насчет отправки своего чада в Атланту, теперь Гилберт ни капли не сомневался в правильности своего намерения. Резко вскочив из-за стола, Дэмиен стремительно направился к двери, не собираясь оставаться здесь ни на секунду. Мужчина в приказном тоне попросил его вернуться, но тот, демонстративно проигнорировав его просьбу, поспешил покинуть кабинет.
После того, как за сыном захлопнулась дверь, Гилберт-старший еще некоторое время сидел в оцепенении, словно не понимая, что только что сейчас произошло, после чего подхватив свое кресло, вдруг изо всей силы швырнул его об шкаф. Стекла вмиг разлетелись по всему помещению, рассыпавшись осколками по коврам. После этого происшествия сюда ещё долго никто не решался зайти, кроме самого хозяина. Даже сама мысль переступить порог этого кабинета была равносильно тому, как если бы войти в клетку с рассвирепевшим тигром без сопровождения дрессировщика.
Тщетно именитый врач пытался привлечь к своей деятельности родного сына или хотя бы заинтересовать его аспектами будущего ремесла. Отсутствие патриотического пыла наряду с негативным пацифистским настроем выдавали Дэмиена с головой. И не проявляя особого энтузиазма к митингам, и политике, в целом, он втихомолку посмеивался над ним и его коллегами, находя их идеи смешными и бредовыми. То ли дело Мишель Баррингтон.
Несмотря на политические разногласия со сводным братом, девушка оставалась сторонницей взглядов отчима, как заядлого патриота Конфедерации. И списывая легкомыслие Дэмиена на издержки молодости, в глубине души мужчина продолжал тешить себя иллюзиями, что пройдет немного времени и, переосмыслив со временем свои взгляды, его сын вольется в ряды патриотов. Надо лишь подождать. И не его беда, что тот привык рассуждать самостоятельно, добывая из разных источников самую противоречивую по контексту информацию о происходящем.
***
В то утро на станции было довольно многолюдно. Застыв на перроне в ожидании поезда, девятнадцатилетний юноша с взъерошенной челкой и не по годам серьёзным взглядом черных глаз, имел вид неоперившегося птенца, готового вот-вот упорхнуть из-под заботливого крыла собственных родителей.