Некоторые уверяли, что раньше Каррингтон был неплохим хирургом. Конечно не уровня Доусона, но оперировал вполне сносно. Пациенты не жаловались. По крайней мере, после его неудачно предпринятых попыток проявить себя на поприще хирурга, некоторые из них пожаловаться кому-то попросту не успевали.
А потому, приступив к частной практике, и сосредоточив все свои усилия на обслуживании обеспеченных пациентов, («Лучше маленький доллар, чем большое спасибо», — любил он говорить, вспоминая их благодарность), за это время он умудрился растерять свой хирургический опыт. И когда обстоятельства вынудили его перейти от приема пациентов на дому к работе в госпитале, быстро убедившись, как сильно он отстал в своей специализации от коллег, не горя желанием восполнять пробелы в знаниях, мужчина старался поменьше попадаться на глаза начальству, передавая свои просьбы, в основном, через остальных коллег.
Не слишком требовательный к своим ассистентам, если вдруг что-то шло не так, Каррингтон ограничивался общим выговором. А если ему попадался особо «проблемный» тяжелораненый, пытаясь избежать лишней ответственности, он старался спихнуть его в руки более расторопным коллегам, в том числе Доусону, который с одинаковым энтузиазмом брался за самые запущенные «случаи», выкладываясь на полную.
Строго относился Брайан Каррингтон только к своей прислуге. Помешанный на внешнем лоске, он с особой придирчивостью следил за тем, чтобы его дом содержался в идеальной чистоте. Ничто не могло остановить его от стремления наводить порядки. Однако стоило ему во время обхода дома заметить на стене камина пыль, проведя по ней перчаткой, он тотчас устраивал разбор полетов прислуге, заставляя своих рабов с прежним пылом приниматься за работу. Каждый божий день его черномазым приходилось драить полы и натирать мебель так, словно со дня на день к нему должны были заявиться какие-нибудь высокопоставленные чиновники.
«Мы — дворовая челядь, а убираемся здесь точно горничные в королевских хоромах!» — ерзая шваброй по начищенной до кристального блеска паркету, возмущался в его отсутствие один из черномазых.
«Да, чтобы сдохнуть тем, кому предназначены эти светелки!» — скалился второй, окидывая ненавистным взором гостиную, ставшую для него личным проклятием с той поры, как хозяин, купив его на невольничьем рынке, заставил трудиться здесь с утра до ночи, не покладая рук.
Привыкнув к уюту и тихой размеренной жизни, Брайан Каррингтон был глубоко убежден, что если вовремя ложиться спать и соблюдать определенный режим во время приема пищи, то можно прожить до ста лет. Именно по этой причине он не любил задерживаться в госпитале допоздна. Туда могли привезти сотни новых раненых, могла начаться осада Атланты неприятельскими войсками — изменять своим привычкам пожилой профессор не собирался.
Усевшись в восемь часов вечера с саквояжем в руках в двуколку с намерением ехать домой, он приказывал кучеру гнать лошадей, предварительно поставив в известность Алану Лэвис: «Если вдруг что-нибудь произойдет, требующего моего немедленного вмешательства, тогда пришлете за мной». Увы, сон его нарушался лишь в очень редких случаях, тем более в этом не было особой надобности. Как слуги не пытались разбудить хозяина, поднять его с постели не мог никто. Передав через черномазых свои указания, не всегда отличавшиеся вразумительностью, он переворачивался на другой бок и засыпал сном праведника, стараясь лишний раз не перегружать себя обязанностями.
Это был настоящий хозяйственник. Каждый цент у него был на счету. Пристрастившись к некоему подобию фермерству, очень скоро Брайан Каррингтон увлекся разведением птицы, возложив всю ответственность по уходу за ней на своих негров, и так еле живых после бесконечных уборок в доме. За это время у него на заднем дворе скопилось столько кур и индюков, что тот превратился в сплошной курятник.
Помимо страсти к фермерству, это мужчина с какой-то особой педантичностью относился и к казенным официальным бумагам. Заметив на какой-нибудь из них кляксу, он тотчас расстраивался, и брезгливо сморщив нос, подписывал её, стараясь не акцентировать внимание на этом недостатке. А если ему в руки попадалась измятая официальная бумага, осторожно расправив её, он разглаживал её поверхность слегка нагретым утюгом, и когда ему удавалось избавиться от этого изъяна, возвращал утюг на место, а бумажку аккуратно подшивал к папке. Таким образом, напрочь забыв о своих прямых обязанностях хирурга, за таким незатейливым занятием он мог провести в кабинете весь день, не показывая оттуда носа. А ежели ему приносили бумагу, с хорошо написанным без помарок почерком, Брайан Каррингтон улыбался, глядя на документ влюбленным взглядом, словно перед ним находилась привлекательная женщина, которую надо было покорить.