В окружении двух ассистентов, среди которых был Калеб Донован, местный фельдшер, Алекс Доусон рылся зондом в плечевой ране майора, выбирая из неё осколки.
— Я всегда знал, что погибну глупо, — лепетал раненый, с трудом превозмогая боль.
— Не спешите с выводами, — мнимо успокоил его «светило», не прекращая своей работы. — Как знать, может, ещё поправитесь.
— Нет, уж отжил на этом свете, — уныло кивнул тот, поднимая на хирурга тускнеющие глаза. Доусон пожал в ответ плечами.
Познавший плохие и хорошие стороны жизни, он больше ею не восторгался, как и не приходил в отчаяние. Его психика за это время устоялась настолько, что с иронией относясь к самым горестным событиями в своей жизни, он никогда и ничего не принимал близко к сердцу.
— Печально, конечно, все это, — отозвался Калеб, удерживая майора, — но лучше умереть так, чем к примеру, болеть всю жизнь неизлечимой болезнью, мучаясь годами.
Оторвавшись на миг от своего занятия, Доусон с удивлением уставился на фельдшера. Впервые в жизни он был согласен с его мыслью. В остальное время, независимо от сказанного остальными, мужчина предпочитал придерживаться собственной точки зрения.
— Мучения тоже нужны, — с многозначительным видом отозвался он. — Каждому дано своё: кому-то умирать, кому-то вырастать духовно. Через боль.
И тут же вспомнив за раненого, он снова приступил к работе.
— Мы не знаем, какими были те погибшие, и что бы они сотворили со своей жизнью, — продолжил Калеб, — но так и вправду гораздо легче уйти, чем мучаясь, болеть всю жизнь.
— Тьфу ты, да причем тут легче иль не легче? — рассердился Доусон, не переставая удивляться, с какой превратностью истолковывают его слова. — Ну, давайте начнем все умирать, кому в жизни тяжело! Если такое происходит, значит так надо Свыше, и это надо принимать, как данность, вот и все. Ничего не происходит просто так, случайно…
— А если в наш операционный пункт попадет снаряд? Тоже, небось, скажете, что это был знак Свыше и ничего просто так не бывает?!
— Снаряд — не дурак: он не разбирает, кто пациент, а кто доктор, — с невозмутимым видом произнес «светило». — Надо будет, всех уложит, и безо всякого отпевания. А что касается меня, то я смерти не боюсь.
— А если нам придется воевать?
— Воевать я привык. Мне не впервой, — хвастливо кивнул Доусон. — Я закалён в боях.
Вытаращив глаза на шефа, Калеб Донован не переставал удивляться его «вездесущности». Сам он дальше своего захолустья никогда не выезжал, а этот хирург, оказывается, за свои тридцать с лишним лет даже «повоевать» где-то успел.
Алекс Доусон оказался, пожалуй, единственным в своем роде человеком, которого нельзя было ничем пронять или смутить. Демонстрируя внешне преданность Конфедерации, на деле же он не особо спешил «вливаться» в ряды патриотов Юга. А в госпитале он находился с одной-единственной целью: выполнять свой долг согласно полученной профессии, остальное мужчину мало интересовало.
— Ну, да, небось, и жизнь готовы отдать свою на поле боя… — проронил майор, недоверчиво поглядывая на «светилу», от приложенных усилий которого, между прочим, сейчас зависела его жизнь.
Казалось, ему ещё ни разу не приходилось видеть столь самоуверенного и циничного хирурга.
— Я на все смотрю трезво, — спустя время добавил «светило», объясняя отсутствие у себя духа патриотизма. — Война — занятие для насекомых, а не для высших людей. Так пусть воюют насекомые и делят то, что они никогда не поимеют.
— То есть вы против Конфедерации? — поинтересовался майор.
— Внесу поправки. Я не унижаю тех, кто погиб на войне, но это ИХ УЧАСТЬ.
Раненый недоверчиво посмотрел на него.
— Кому-то сапоги чистить, кому-то воевать… А кому-то быть выше всего этого. Suum cuique, — загадочным тоном добавил хирург, и повыше закатив рукав своей сорочки, намеревался возобновить работу, но почувствовав, что к нему подошли передать какую-то просьбу, повернулся в надежде отчитать наглеца, заставившего его так долго ждать обезболивающее.