Будучи знаком со всей этой «кухней» не понаслышке, Дэмиен старался не попадаться на эту удочку, по возможности избегая мнимого «покровительства» со стороны этих людей.
— И в чем вы собрались обвинить меня в этот раз? — поинтересовался он, не спуская глаз с помощницы отца.
Посчитав, что в этот раз его будут опять отчитывать за опоздание, по дороге в кабинет он уже успел придумать внятную причину, не позволившую ему вовремя приступить к работе.
— Меня поражает черствость твоей души, — с расстановкой произнесла Долорес Паркер, не сводя с него пристального взгляда.
— Это все? — переспросил Гилберт, с нетерпением поглядывая на дверь: — Я могу идти?!
Женщина надеялась, что он мгновенно раскается или хотя бы сделает вид, будто ему действительно жаль. Каким же было её разочарование, когда после предъявленного в его адрес обвинения, в ответ не последовало ни того, ни другого. Мало того, молодой человек ещё имел наглость держаться так, будто свою позицию в данном вопросе считал единственно правильной, не видя ничего плохого в своем поведении.
— То есть ты считаешь правильным — сообщать тяжелораненым об их смерти, когда их состояние и так на грани?!
Слегка отвернувшись, Дэмиен лишь пожал плечами в ответ. Собственно говоря, почему бы и нет?! Если человека все равно уже не спасти, зачем его обнадеживать, обещая взамен пустые иллюзии?!
— Если вы позвали меня сюда, чтобы поговорить о моей черствости и тем самым заставить проливать слезы над каждым третьим погибшим, то боюсь, вы зря теряете время, — отозвался он, найдя в себе силы противостоять ее нападкам.
Наказания сегодня, по всей видимости, не избежать, но ему было уже все равно.
— Я пригласила тебя затем, чтобы предупредить о том, что если ты не изменишь своего поведения, я буду вынкждена известить твоего отца…
Упоминание о старике, который уж точно не будет с ним церемониться, когда обо всем узнает, привело Гилберта в некое подобие замешательства. Улыбка мгновенно исчезла с его лица.
— Я должен, по-вашему, теперь помимо оказания медицинской помощи, ещё и оплакивать каждого умершего солдата? — возмутился он, уловив в её словах угрозу. — В госпиталь в среднем за сутки поступает до тридцати человек, и если оплакивать каждого из них, то боюсь, не хватит никаких слез.
— Да я не и прошу тебя кого-то оплакивать! Но малейшее чувство сопереживания к человеку хотя бы должно быть! Или ты не в состоянии проявить даже этого?!
Тщетно женщина пыталась донести на Гилберта свою мысль, взывая к совести. Её рассуждения о его мгновенном «раскаянии» ни к чему хорошему не привели. Наоборот, только настроили Дэмиена против неё.
Учитывая его упрямый норов, она должна была предугадать заранее, что такие личности могли возмущаться и злиться сколько душе угодно, но признать себя виновными — это было выше их сил.
Несмотря на свои сильные стороны, Дэмиен обладал набором худших из пороков, включая гордыню, тщеславие, заносчивость и эгоизм. Будучи взбалмошным и беззастенчивым, его поступки граничили то ли с крайней грубостью, то с чрезмерной любезностью, то с откровенной глупостью.
— Мне хотелось бы знать, в чем кроется причина столь легкомысленного отношения к работе, — продолжила свой допрос миссис Паркер, так и не добившись от него обнадеживающего ответа.
— Ну, почему сразу легкомысленного…
Его лицо — серьезное и умное — внезапно сделалось лукавым. Но даже если он и улыбался, это вовсе не означало, что он действительно был настроен к собеседнику благожелательно.
— Почему? Да потому что судя по твоему поведению тебя совсем не увлекает труд в нашем госпитале, и мистер Коллинз, кстати, совсем недавно мне пожаловался, что в самые моменты твои мысли бродят где угодно, только не в застенках палаты.