— Зачем? — отмахнулся мужчина, не видя в этом необходимости. — Если сюда снова попадет снаряд, мы вряд ли спасемся. А мне, по-видимому, все равно погибать. Уж лучше уж я останусь здесь, чтобы сразу и без мучений, расстаться с белым светом.
— Мы в курсе, что вам бояться нечего, — пролепетал фельдшер, еле живой от страха, — но может ради спасения хотя бы наших жизней, вы все же перейдете в другой операционный пункт?!
— Страх, доктор Фролов — это один из сильнейших инстинктов человеческого существа, — невозмутимо отозвался «светило», будто находился не в госпитале за операционным столом, где его каждую минуту подстерегала участь оказаться разорванным на куски осколком снаряда, а в баре за очередной партией в покер. — Поэтому переборов его, вы станете выше над другими. Повторюсь, вы не должны ничего бояться, потому что энергия вашего страха подпитывает энергию другого... Зачем бояться смерти, если вы не знаете, когда именно она вас заберет? А всю жизнь трястись и боятся.... М-м-м, выбирайте одно из двух. Меня можете не бояться. Я зла никому не делаю. Наорать могу и послать, но не более. Я даже падаль эту не тронул — Каррингтона. — Вспомнил он о своем коллеге, полной противоположности самого себя по убеждениям и жизненной позиции. — Моя заслуга в том, что я пересилил своё эго и это хорошо. Боязнь чего-то или кого-то очень быстро превратит вас всех в стадо. Не спорю, нам всем хочется стать частью того или иного коллектива, быть может, в будущем, кому-то из вас очень повезет, и вы станете очень великими и известными Овцами в этом стадо, но повторюсь, оно вам надо?!
Калеб Донован лишь горестно вздохнул в ответ, разводя руками.
— Не скулите и не жалуйтесь, что вам трудно, — возразил «светило»; властности в его голосе хватало сейчас на пять генералов. — На самом деле — это счастье — жить в такие времена.
«Для вас, может, и счастье, а для нас…» — хотел высказаться фельдшер, но вспомнив, что в такие моменты разговаривать с этим человеком все равно, что разговаривать со стеной, был вынужден прикусить свой язык и приступить к исполнению своих привычных обязанностей.
Глава 3.4
Антиподом «тандема» Доусона-Баррингтона являлся не менее экзотический «дуэт» Ребекки Мур и Дэмиена. И если для последнего хирургическая практика со столь недалекой помощницей стала поистине проклятием, то для Ребекки, (у которой что ни спросишь, она выдавала в ответ одну из двух интонаций: либо истерила, либо что-то мямлила в ответ), перспектива быть ассистенткой такого «хирурга» оказалась похлеще древнекитайской пытки.
Не проходило и дня, чтобы поймав её за очередной ошибкой и хорошенько ее выругав, Гилберт не посылал ее мысленно со своим багажом «знаний» обратно в Арканзас. И если раньше, пропадая целыми сутками в госпитале в качестве ассистента мистера Коллинза, он уставал физически и морально, то с некоторых пор ко всем вышеперечисленным признакам истощенности нервной системы прибавилась ещё и усталость от постоянного напряжения ума.
Не имея возможности ежечасно обращаться за помощью к более опытным хирургам, ответственность за исход операции ему приходилось теперь брать на себя. Причем не всегда такое решение оказывалось благом для самого раненого. Спрашивать же что-то в таком плане у Ребекки было бесполезно. Глядя на него глазами послушной собаки в ожидания дальнейших указаний, она ни разу проявила смекалки, чтобы разрешить тот или иной вопрос самостоятельно. Ещё сложнее было добиться от неё ответа, когда небо разрывали одна за другой вспышки снарядов.
Поддавшись панике, под конец дня молодая женщина приходила в такое волнение, что переставала вообще слушать его приказы. Тупея до полного идиотизма, вместо того, чтобы бесстрашно сопровождать «доктора» во время обхода раненых, она предпочитала отсиживаться в чулане, откуда её приходилось чуть позже вытаскивать силком, предварительно оббегав весь госпиталь.
Теперь, когда от звуков взрывов временами гудели стекла в рамах или звенела посуда в шкафах, это считалось нормальным. Со временем жители Атланты настолько привыкли к этому шуму, что воспринимая его фоном, вскоре и вовсе перестали обращать на него внимание.
Это походило на непрекращающуюся грозу, которая то приближалась к городу, то вновь удалялась, не обрушиваясь на него. Настораживали только моменты, когда звук разрываемых снарядов становился особенно громким. Леденящий страх, охватывая тело, давал почву для роста внутренней паники, и только к вечеру, когда шум временно стихал, жители переводили дух, готовясь в таком же режиме провести следующий день.