«Граждане, послушайте меня…»
Граждане не хочут его слушать,
гражданам бы выпить да откушать.
Действительно, в сегодняшнем мире прагматизма, рациональности и современных технологий очень часто перемолвиться даже двумя искренними словами можно только с компьютером в Интернете, да и то зашифровав себя псевдонимом. Все болеют собой и свое «я» является приоритетом в жизненной повседневности, но исповедальный аналой — не телевизионное шоу, куда приходят излить душу по ранее написанному сценарию. Иное это место. Страшное своей голой, неприкрытой откровенностью зла и великое по результату. Сам Господь устами священника говорит: «И аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих».
Священник предстоит пред Богом у престола церковного, совершая Евхаристию. Верующему чаду церковному тоже дано это право, оно реализуется именно на исповеди. Поэтому здесь, под священнической епитрахилью, пред Крестом и Евангелием, каждое слово должно быть правдиво, искренне и достойно Того, с Кем разговариваешь.
Надобно помнить апостольское: «Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело» (Иак. 3:2).
Бережно, целомудренно обращаясь с бесценным даром слова, мы в результате становимся сродниками Самого Божественного Логоса, Воплощенного Слова, — Господа нашего Иисуса Христа.
О десятом
Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? Где же девять? Как они не возвратились воздать славу Богу, кроме сего иноплеменника? И сказал ему: встань, иди; вера твоя спасла тебя.
(Лк. 17:17–19)Как же хочется быть десятым! И не получается. Вечно забывается за суетой, удовольствиями и удовлетворениями «спасибо» сказать. Всё о себе любимых печалимся.
Даже ектенья такая на службе есть: «шесть раз мне и один раз Тебе». Просительной называется, как будто мы отдать что-то в состоянии…
Вопль по всей Руси: «Дай, Господи!».
Не знаю, как часто в иных градах и весях благодарственные молебны служат, а у нас в обычае лишь в дни престольные, да особые.
В будни же опять то же самое — Дай!
И все время повторяем: «Возлюби Бога своего…»
Хотя прекрасно известно, что любить Бога можно только через Его благодарение. Правда, есть такое понятие, как «жертвенное служение», но ведь служение это тоже знак благодарности.
Помнится, в прошлый Новый год был свидетелем, как мамаша учила своего сыночка на утреннике: «Пойди, зайчик мой, поблагодари деда Мороза и скажи ему, что ты его любишь. Он тебе еще одну шоколадку даст».
Ребенок так и поступил, а затем гордо показывал своим сверстникам лишнюю конфету.
Вот так и мы «мОгем», как говорил несравненный комэска Титаренко, когда за «спасибо» конфетку новую или чего-нибудь посущественней.
Запросто получается. А вот просто так поблагодарить, за то, что дал нам всё и вся, забывается.
Эх, не получается быть десятым! А хочется….
Утреннее
Утро. Готовлюсь к литургии вместе с отцом Павлом. Вернее, поджидаем самого младшего по возрасту, моего тезку, отца Александра, что бы на входные молитвы идти. Молодежь, она, как всегда, самая последняя в храме появляется.
Прибежал. Влетает в алтарь.
Три земных перед престолом, расцеловался с отцом Павлом и выдает:
— Идем на входные?
Смотрю вопросительно на молодого и спрашиваю:
— А со мной здороваться?
Недоуменный взгляд, переходящий в извинительно-виноватое выражение.
— Ой, батюшка, простите. Вы мне всю ночь сегодня снились… Думал, что поздоровался.
О каске, патронах, виселице и Победе
Бабушкин Шарик имел собственную тарелку. Ею была немецкая каска. Летом, когда на каникулы в деревню съезжались городские внуки и внучки, к категории которых и я принадлежал, мы этот сервис собачьего быта у Шарика уперли и на берегу речки расстреляли, как фашиста, из самопалов.
Дядька Вася самодельное оружие у нас позабирал, чувствительных подзатыльников всем определил, не разбираясь, где «свой», где «чужой», и сказал, что в селе хватит одного одноглазого.
Одноглазым был сам дядька Вася. Когда немцы вместе с итальянцами в сорок втором в сторону Харькова убежали, то в хате, где они всю зиму и весну обитали, несколько гранат забыли. Вот он их и разряжал, пока запал в руке не разорвался и пальцы ему не оторвал и глаз не выбил.
Самопалов было жалко. Но услышали мы, как бабушки наши, обсуждая вечером баловство своих «онуков», разговор вели о патронах, которые, в аккурат, за колхозным подвалом в великом множестве когда-то валялись.