Прижав локтем к боку продолговатую урну, Панарин стал спускаться. Слева, держась обеими руками за его локоть, тащилась всхлипывающая Клементина. Справа нес сумку с вещами Бонера Леня Шамбор.
«Его даже не нужно было сжигать, - вдруг подумал Панарин, - просто собрали в урну эту бурую пыль, оставив горсть для лабораторных исследований...»
Когда подтянулись последние и выстроились полукругом за его спиной, Панарин вытянул руки над ямой.
- Где бы ты ни был, там летают, - сказал он.
- Где бы ты ни был, там летают, - вразнобой повторила сотня голосов.
Панарин развел ладони, урна глухо упала на дно. Леня бросил в могилу сумку, Панарин протянул руку назад, на ощупь принял из чьей-то ладони белого голубя и, зажав двумя пальцами его голову, дернул. Струйка крови брызнула в яму. Птичье тельце слабо забилось, ворохнулось и замерло. Панарин бросил голубя в яму, вытер песком кровь с рук и отошел.
Загремели выстрелы, мигнули прожекторы, из черного неба им на головы стал падать воющий рев. Самолет с зажженными бортовыми огнями вышел из пике так низко, что людей шатнуло воздушной волной. Гул мотора утих вдали.
Заработали заступы. Двое техников волокли трехлопастный пропеллер. «Семерка» по-прежнему стояла под предохранительным колпаком, и ее пропеллер оставался при ней, но это не имело значения - три четверти могил были чисто символическими, кенотафами были, потому что те самолеты не вернулись, и никто никогда больше не видел ни их, ни их пилотов…
Вновь захлопали выстрелы, зазвучали нечленораздельные вопли, с трех сторон заиграли баяны - «Раскинулось море широко», полонез Огинского и еще что-то печальное, забренчали гитары, по рукам пошли бутылки, стоял галдеж, гомон и песни, метались лучи прожекторов, и Панарин не сразу сообразил, что стоящая с ним рядом Клементина что-то кричит ему и остальным:
- Дураки! Вам же страшно! Вы сами себе надоели и сами себя хороните, а не его!
Она была прекрасна, даже в истерике. Панарин обхватил ее, и она прижалась, уткнулась, плача во весь голос, горьковатый аромат духов щекотал ноздри, и Панарин, славный альбатрос, вдруг с удивившим его отчаянием подумал: если Клементина не будет его, он сойдет с ума…
3
Я обязуюсь никогда не раскаиваться, кроме тех случаев, когда раскаяние может настроить меня на дальнейшие подвиги.
Панарин с натугой открыл глаза. Комната была насквозь незнакомая, он валялся на диване, одетый, только без ботинок, рядом с диваном стояло кресло, а в кресле сидела облаченная в пушистый халатик Клементина и задумчиво разглядывала Панарина. За окном стояло утро.
- Это как я сюда? - тоскливо спросил он.
Клементина грустно покачала головой.
- Я тебя не обижал? - на всякий случай поинтересовался Панарин. - Нет, правда, как я сюда?
- Когда приехали, вы снова пошли в кабак, - прилежно доложила Клементина. - Поминки устроили…
Панарин прикрыл глаза. В памяти всплывало нечто непрезентабельное, обрывки какие-то - грустные лица, грустные песни, и кто-то рвал на груди рубаху, кто-то порывался чиркнуть ножом по собственной руке и написать кровью эпитафию на стене, и что-то вроде бы горело поблизости - то ли забор, то ли стог сена… «Хороши», - с привычным, приевшимся уже и потускневшим раскаянием подумал он.
- Вот. - Потом ты рвался к самолетам, в ангар, и я тебя уволокла к себе, потому что до твоего коттеджа не дотащила бы. Ты долго доказывал, что только я могу тебя спасти, потом отключился.
- Понятно, - сказал Панарин. - Что ж, будни, они же веселые и грустные праздники…
Она была прекрасна, и Панарин почувствовал, что сию минуту сойдет с ума, если останется лежать, если ничего не сделает. Он поднялся, содрогаясь от головной боли, за руку выдернул Клементину из кресла и притянул к себе. Клементина слабо барахталась, шептала что-то и вдруг обмякла в его руках.
Двумя часами позже по главной улице Поселка, Проспекту Мучеников Науки, четко печатая шаг, к зданию дирекций шагал подтянутый, чисто выбритый и абсолютно трезвый замдиректора по летным вопросам полковник аэрологии Т. Панарин - в парадной форме с белейшей рубашкой, при наградном кортике. Блестели серебряные альбатросы на петлицах, и золотые альбатросы на погонах, и золотые астролябии - знаки различия, - и золотой Икар на левом рукаве, и золотой Колумб на правом. Посверкивали ордена Галилея всех трех степеней, Большой Крест Познания и Звезда Поиска.