— Дразню? Я и не думал дразнить вас, — изумился кузен Пьер и снова выставил свои блестящие зубы.
— Так что же вы расспрашиваете меня о моем житье-бытье? Ну, скверно оно, вы это сами знаете. Да вам-то что до этого?
Панютин сердито встал. Кузен Пьер ласково удержал его…
— Мне, право, жаль вас, — благодушно сказал он. — Вот вы все хмуритесь, скучаете, раздражаетесь, а между тем уходит то лучшее время, когда человеку нужно жить полною жизнью.
Панютин пожал плечами и выказал снова намерение уйти.
— Право, вам надо поближе с обществом познакомиться, там найдутся и друзья, и развлечения.
— На улицу, что ли выйти да прохожих в друзья скликать? — спросил Панютин.
— Зачем такая эксцентричность? Просто вот заходите ко мне, я вас и познакомлю с молодежью, — сказал кузен Пьер.
Панютин сухо поблагодарил его и ушел.
— Ха-ха-ха! — захохотали Левчинов и граф Родника. — Для чего вы это такую комедию с этим диким зверем разыграли?
— Субъект интересный? — ответил кузен Пьер и выставил свои зубы.
Собеседники пожали плечами, как будто выражая этим то мнение, что не стоило начинать комедии из пустяков. Граф Родянка даже зевнул, выражая этим томившую его скуку. А кузен Пьер очень многозначительно взглянул на них и стал объяснять дело.
— Этот зверек очень сердит на свое положение н очень скучает, — начал ей. — Сверх того, он очень неопытен. Из этого ясно следует, что его легко приманить какою-нибудь забавой к себе.
— Очень нужно нам всяких дураков приманивать, — презрительно промолвил граф Родянка и опять зевнул, точно зевота была задачею его жизни.
— Я не знаю, дурак он или умный, но мне он нужен, — сказал кузен Пьер. — Он, во-первых, мне передаст, любит ли его нареченная сестра своего мужа или не любит, счастлива ли она или нет, а, во-вторых, он передаст своей нареченной сестре, что я интересуюсь ею и жалею ее.
— Так он и станет ей это передавать, если он сам без ума от нее, — лениво заметил граф Родянка, пожимая плечами. — Вы упустили из виду его неопытность. Он разгорячится и все выскажет сестре.
— Какое ужасное коварство! — с комическим ужасом произнес Левчинов и захохотал.
— Это будет целый роман, — тем же скучающим и носовым тоном промолвил граф Родянка.
Кузен Пьер оскалил свои белые зубы.
— А знаете, ведь действительно было бы интересно увидать первые шаги этого зверька в нашем обществе. Смеху доставило бы много.
— А черт его знает, еще скандал какой-нибудь учинит. Это, кажется, грубая натура, — снова зевнул граф. — Пошло все это и нисколько не весело, — добавил он и помолчал.
— Вы сегодня куда? — спросил он у собеседников через минуту.
— Не худо бы к мисс Шрам, — ответил Левчинов.
— Идет, — ответили остальные и, распрощавшись с обществом Обносковых, понеслись к мисс Шрам, одной из самых отчаянных наездниц цирка.
У нее уже собралась целая ватага разгульной молодежи. Трое новых посетителей были встречены с восторгом.
— Погодите, погодите, я вам скоро новичка привезу! — говорил кузен Пьер. — Дикаря с островов Тихого океана.
Левчинов и граф Родянка опять пожали плечами, как будто удивляясь странной настойчивости кузена
Пьера, и скоро среди шумной оргии у мисс Шрам забыли обо всей пошлой сцене и пошлых разговорах, происходивших между ними в скучном доме Обносковых.
Но у кузена Пьера не выходили из головы два молодые лица: лицо Павла и лицо Груни. Это были два новых актера, которых он мог заставить разыграть какую-нибудь комедию, еще не известного ему содержания, но во всяком случае потешную для него. Как всякий специалист, кузен Пьер принимался за новые, относящиеся к его любимому предмету опыты, не зная, что из них выйдет, но наслаждаясь вперед самым процессом этих опытов и возможностью не сидеть без дела. Сверх того, кузену Пьеру давно приелись азбука и зады его специальности; он заметно старел, не по летам, но по усиленной жизни этих лет, и начинал чувствовать, что и дружба с тридцатипятилетними женщинами, и кутежи с наездницами и актрисами, и возня с пресытившимися друзьями становятся крайне однообразными, что в этой музыке он наизусть знает каждую нотку. Ему нужно было что-нибудь новое, выходящее из ряда этого, по-видимому, бурного и разнообразного, но, в сущности, такого же скучного и однообразного существования, как и существования какого-нибудь канцеляриста с вечной перепиской похожих до крайности одна на другую бумаг.
XII
На краю пропасти
Павел Панютин со дня свадьбы Груни не находил себе нигде покоя, тосковал, худел и ходил, как человек, утративший нечто, составлявшее всю цель его существования. Действительно, в Груне он терял все.