XVI
Внутренний разлад
Чем заметнее поправлялся Алексей Алексеевич, тем более охладевала Марья Ивановна к своей невестке, видя, что беда миновала их семью, и не имея сил продолжать мирную жизнь. Груня не могла не заметить этой перемены, так как переход от ухаживанья к нападениям был довольно резок и не походил на случайные семейные недоразумения, которых было немало и во время болезни Алексея Алексеевича. Случаев для придирок к невестке находилось всегда довольно: то свекровь сердилась, что невестка неизвестно куда отлучается иногда из дома, то она злилась на ее холодность, то просто упрекала ее за вялость и нерадивость характера. В один прекрасный день эти мелкие нападения перешли в серьезную сцену и не остались бесплодными. Началось, по обыкновению, с пустяков: Алексею Алексеевичу попался в руки разорванный платок, и он заметил жене, что надо поаккуратнее смотреть за бельем. Этого было вполне достаточно для Марьи Ивановны, чтобы начать бурную сцену, как только ее сын ушел в должность.
— Вы и за мужем-то ходить не умеете! — проговорила она, обращаясь к Груне. — Вам до него и дела нет. Он трудится, он работает, а вы живете себе барыней и ни на что внимания не обращаете. Болен ли он, здоров ли, вам все равно, в вас и перемены никакой не заметишь. Точно рыба, прости господи, какая! Вам бы вот статуем быть, комнаты украшать собою!
Груня с безмолвным удивлением выслушала эти неожиданные комплименты.
— Дивлюсь я, право, на вас, — продолжала свое пиленье свекровь. — Ни ссорами, ни ласками ничего из вас не поделаешь… Я-то, дура, думала: ну, вот, у нее муж при смерти лежит, авось, она одумается, авось, к семье привяжется, так нет! куда! То же самое вижу, что и прежде… И куда вы это из дому стали бегать? Каких таких знакомых нашли?
— Кажется, я не обязана отдавать вам отчет, куда я хожу, — вспыхнув, заметила Груня.
— А кому же и отдавать отчет, как не мне? — воскликнула Марья Ивановна. — Кажется, мне Леня-то сыном приходится, недаром меня матерью называли, мне его честь дороже всего…
— Что же это вы, подозреваете меня в чем-нибудь? — с невольным отвращением спросила невестка.
— Кто вас знает? Вы рядитесь, за вами ухаживают, вам комплименты разные говорят, а голова-то у вас молодая да ветреная, так ведь и бог знает, что вам на ум взбредет.
— Да кто же это за мной ухаживает здесь? — пожала плечами Груня.
— Мало ли кто! Да вот хоть бы Петра Петровича, например, взять, — прошипела Марья Ивановна и зорко посмотрела злыми глазами на невестку. — Разве вы думаете, что никто не замечает, как он за вами увивается да что-то нашептывает вам?.. И с чего вы с ним при мне по-французски говорите? Верно по-русски-то нельзя этого говорить?.. Стыдно замужней женщине позволять чужому мужчине ухаживать за собою, а ведь он вам чужой, хоть вы его и называете родственником. Этакой-то родни не оберешься!
— Так вы убеждены, что я его люблю? — усмехнулась горькой улыбкой Груня.
— Ну, матушка, если бы я убеждена-то в этом была, так я не так бы с вами заговорила! — угрожающим тоном произнесла свекровь. — А я только предупреждаю вас, говорю, что вам не след разговаривать с подобными подлипалами.
— Как же это я не стану с ним говорить, если он бывает у нас в доме? Скажите лучше Алексею, чтобы он не принимал его.
— Вот-с как! Ради вас гостей не принимать, знакомств не заводить. Ну, это уж непорядок! Нет-с, каждая женщина сама себя должна соблюдать. Муж приводи кого хочет, а она себя соблюдай. Так и отцы наши жили и нам так жить велели.
Груня усмехнулась, хотя ей давило грудь от волнения и негодования.
— С чего это вы, матушка, смеетесь-то? Уж не надо мной ли? — воскликнула Марья Ивановна.
— Над вами, — с презрением ответила невестка и пошла в свою комнату.
Это было ее единственное убежище, ее единственная защита в этом доме.
— Да ты это что выдумала? А? Что ты задумала? — кричала ей вслед свекровь, выходя из себя от необузданной ярости. — Уж не завела ли и впрямь какие-нибудь шашни на стороне? Да я тебя тогда со свету сживу!.. А, смеется! надо мной смеется!.. Да так прямо и говорит, что надо мной. Да ты где этой храбрости набралась? Погоди, погоди, я тебе, голубушка, крылья-то пообшибу!
Вечером в тот же день Марья Ивановна прошла в кабинет Алексея Алексеевича и долго разъясняла ему, что он должен, наконец, взять жену в руки и присматривать за нею.
— Ты-то, Леня, такой слабый, хилый, а она все здоровеет, — говорила Марья Ивановна жалобным тоном, — так за ней нужен глаз да глаз. Ей молодежь-то голову вскружила похвалами, а надеяться-то на нее нельзя…