Хм… Какие же они мерзкие. Общество потребителей, которое за лишнюю минуту ничего-не-деланья готовы задавиться, а за тяжку электронной сигареты и вовсе – мать рады продать, как говорится: «чем богаты – тем и рады». Мне кажется, эти люди – пропащие люди. Их спасет только лишь какая-нибудь страшная личная трагедия, которая развернет их мировоззрения в противоположную строну. – Затишье мыслей. – И все-таки, как же меня воротит от людей, не способных к абсолютно никаким созидательным процессам. Да, что там к созиданию, в принципе даже к понимаю тех, кто этим занят! Ведь это еще надо умудриться не схлопотать добрую кучу брани и возмущений с их стороны, если ты не захочешь сбегать с урока вместе с превалирующей частью группы, из-за чего автоматом записываешься во враги народа. – Вновь тишина в голове. – Никакого саморазвития и движение, понимания и подавно нет! Вокруг лишь лень, нытье и чернь! Отвратительно и убийственно…
Мое внимание переместилось с черни на Надю. Она сидела за учебником и что-то там усердно зубрила и записывала. Она милая, еще маленькая во всем девочка, всего-то семнадцать лет. Умна и стремительна, работает, трудится и развивается, а значит, и имеет право иногда быть недовольной, но и к этому прибегает очень редко. А эти… Что эти? Они не совершенствуются, не усваивают знания, не будут готовы к «ювелирной работе» по специальности. Они ничего не делают, ничего не стоят.
– Скажи, Женя, что стряслось? – послышался вопрос от Нади.
– Да, знаешь… Это как-то неважно, – понуро ответил я. Она лишь пожала плечами, допытывать меня не стала.
С тяжким вздохом и взглядом повернулся обратно к окну. Эх, порой мне все же кажется, что из-за всего этого окружения, наверное, жизнь можно охарактеризовать как бесконечное и бесцельное отчаяние.
25
Стался день, который я так ждал, тот, на который я так много ставил и о котором во мне теплились надежды – приехала Лера. И вроде как не шибко-то и желая это признавать, – а я рад ее приезду всем собою, каким есть, от головы до пят.
Тогда мы были вместе с Надей в холле училища, когда она вернулась. Все также же мила, скромна и красива… Однако сердце мое с диким биением навевало недоброе предчувствие, как будто вот-вот и что-то пойдет наперекосяк. Словно мои самые нежелательные мысли будут подлинными до реальности.
Настал момент, она стоит уже вместе с нами. Все началось с того, что мы встретились глазами, они у нее были как всегда – притягательны, но как-то по-безынтересному пусты и увядши. Ее рука быстро изобразила жест приветствия, затем, совсем без слов, она повернулась к Наде. И с нею поздоровалась в более веселом ключе. Они обнялись, можно сказать – полобызались и спустя пару пустых, ниочемных вопросов от Нади, она же разродилась совсем неудобным для меня вопрошением. Хотя тут стоит признать, наша Надежа, бывало, любила ставить некоторых людей в неудобное положение своими зычными и правдарубскими вопросами, и сейчас почему-то она решила выкинуть что-то аналогичное:
– Ну как там с Андреем?
«Ты че, сдурела?! Зачем ты это спрашиваешь прям при мне?» – в мыслях наехал я на Надю.
Однако более «убийственным» для меня был не столько заданный вопрос, сколько озвученный ответ:
– У нас все хорошо! Мы провели эти майские так – счастливо и… наверное, беззаботно. – Я лишь смотрел на все это обреченным взглядом. – А еще, Андрей сказал, что хочет ребенка… Дочку.
Я был на шаге от апоплексического удара. В глазах все ясно, но в ушах звенело так, что мама не горюй. Мне кажется, со стороны все выглядело так, как будто я завис и попросту стою возле девчонок в шоке. Стараясь делать вид, что все хорошо, я глубоко ушел в себя, теперь только слушал свое сердце, а оно в ответ мне стучало невероятно грубо и со звероподобным гвалтом у меня в груди. Неужели обо мне не помнили все это время? А если и вспоминали, то в каком контексте? Да и если так… От сего мне мерзко, лишь от одной похожей мысли, что про меня думали, когда были с другим. Надя, к чему этот вопрос? Тем более к чему эти подробности, Лера? Что творится с людьми, когда они выкидывают такое? Что в их головах? Я не понимаю. Они ведь все прекрасно знают, но все равно норовят сотворить что-нибудь такое, от чего другому едва будет охота жить.