Литтенбран взял себя в руки, сконцентрировался и сказал вполне осмысленно:
— Так это… Крестины на завтра назначены. Наталья Никифоровна уже с неделю, как родила. Правда, не помню кого.
— В смысле, не помню? — оторопел я. — Не помните, кто у вас родился — мальчик или девочка?
— Нет, эт-то я п-помню, мальчишка у меня. Сынок! Наследник! Не помню — как его называть — Сашка или Шурка? Мы с Наташенькой — Натальей Никифоровной, то есть, уговаривались — если родится мальчик, так Шуркой звать станем, а девчонка, так Сашкой. Или наоборот? А у меня мальчонка, так как называть-то? Сашку крестить поедем или Шурку?
— Господи, Петр Генрихович, мне бы твои заботы, — вздохнул я так, словно не мой сельский коллега, а я был его в два раза старше. — Какая разница? Сашка ли, Шурка ли… Или, — пришла мне в голову светлая мысль, — называй пока Александром Петровичем, а как домой вернешься, супругу спросишь. Наталья Никифоровна женщина умная, подскажет.
— Точно, — обрадовался Литтенбрант. — Александром Петровичем стану звать! Правильно говорят — умный ты человек, господин Чернявский. Дай-ка я тебя расцелую!
И опять пришлось уклоняться от пьяных поцелуев.
— Петр Генрихович, давай я тебе постелю? — предложил я. — Прости, что на полу, но зато под крышей.
— Иван Александрыч, ты каким местом слушал? Я же сказал — щас крестить поедем.
Спорить с пьяными, сердиться на них — дело бесполезное. Но я начал злиться.
— Куда крестить? Уже ночь на дворе. До завтра доживем, с утра и поедем. Давай-ка спать.
— Нельзя завтра, — покачал головой Литтенбрант. — Я Наташеньке, Наталье Никифоровне обещал, что крестного сегодня привезу, а крестить завтра станем, с утра. Вот, как служба закончится, так и окрестим. Уже и с батюшкой договорился, и кума завтра придет. Наталья уже и пирогов напекла, ждет нас.
— И какого же… хрена ночью приехал? Днем-то нельзя было?
Сельский коллега откинулся затылком к стене, посмотрел на меня почти осмысленно, мечтательно улыбнулся.
— Так я же с самого утра приехал. В суд пришел — говорят, Ивана Александровича нет, отдыхает. Я сослуживцам — дескать, радость великая, сын у меня родился, а они — так надо бы пяточки обмыть. Непорядок, если не обмоем. В лавку курьера послали, обмывать начали. Вначале в кабинете Книсница обмывали, потом у товарища председателя Остолопова, а потом господин Председатель пришел — вначале меня поздравил, потом всех выгнал, так мы в ресторан пошли, там еще обмывали.
Как говорится — и смех, и грех. И кто после этого станет говорить, что в царской России все было не так, как у нас? Ишь, по кабинетам они пяточки обмывали. Чиновники хреновы. И Литтенбрант — остзейский немец, тот еще гусь.
— Петр Генрихович, а ты точно немец? — поинтересовался я.
— Точно, Иван Александрыч, вот те крест! — размашисто перекрестился сельский коллега. Вздохнул с толикой грусти: — И папаша мой немцем был, и дедушка с прадедушкой. Плюнуть некуда, одни немцы кругом. Не то из рыцарей-крестоносцев, не то из слуг рыцарских, но какая к хреням разница? Да, Иван Александрович, ты уж меня еще раз прости. За мной долг оставался — сорок рублей. Хотел сегодня вернуть, но сам понимаешь, пяточки обмывали, все и ушло, пришлось еще у прокурора червонец занять.
С такими немцами и русских не надо.
Будь я человеком умным и терпеливым, уговорил бы Литтенбранта лечь, утром бы тронулись. Авось, к окончанию службы успели и чин крещения младенца не нарушили. Но там Наталья Никифоровна не спит, в окошко глядит — где ее законного супруга черти носят? И сам сельский джентльмен меня достал. Еще раза два лез целоваться, говорил о том, что я его самый лучший друг, потому что устроил ему встречу с самой прекрасной женщиной в мире, а теперь, на старости лет, он стал отцом. Счастье, о котором и не мечтал.
Тяжко вздохнув, принялся одеваться. Плащ не забыть, и сапоги. Как хорошо, что до сих пор не успел вернуть те, что одалживала Анька у своего отца. Да, а ведь скоро еще одни крестины — тетя Галя должна родить.
Манька проводила меня встревоженным блеянием, Кузьма вообще провожать не вышел. Ну и ладно, не слишком-то и хотелось.
Усевшись в повозку, взял у Литтенбранта вожжи.
— Иван Александрыч, главное нам из города выехать, — сказал Петр Генрихович, устраиваясь рядом. — А как выедем, мой Барби сам дорогу найдет и до села довезет.