Глава 2
Не то гурии, не то фурии
Снаружи раздалось лошадиное ржание, шелест колес и перестук копыт.
— Что-то Савушкин рановато прибыл, — нахмурился Абрютин. — Я ему приказал к десяти часам подъезжать, а пока еще девять. Придется шею намылить.
Характерно, что исправник определил время, не глядя на часы. Что ж, коли экипаж подан, нужно собираться. Сюртук мне нынче не надеть — в рукав не влезу, да он и выглядит не слишком презентабельно — дыра, весь в крови. Можно потом отстирать, заштопать, но лучше выкинуть. Или перевести в «подменку». Штаны для черной работы у меня есть, теперь сюртук имеется. Ладно, что отыскалась нижняя рубаха на смену — та самая, в которой я ходил к «капищу», а потом сушил у печки учительницы. Еще шинель с собой, у нее рукава пошире. Как-нибудь да доеду до города.
А в сенях, между тем, раздались женские голоса, цокот каблучков. Мы с Василием переглянулись. Неужели?
А в избу влетели две барышни…
— Ваня!
— Ванечка!
Девчонки подбежали ко мне и принялись целовать в обе щеки. Но Анька чмокнула один раз и отступила, а вот Леночка не останавливалась — даже в губы поцеловала, чем привела в смущение и меня, и Абрютина. Но невесте можно.
— Лена, ты осторожнее, — зашипела Анька, слегка отстраняя свою учительницу, которая в запале едва не дернула меня за раненую руку.
Вот, Елена Георгиевна для бывшей кухарки уже и Леной стала, да еще и прилюдно. Придется выговор сделать.
— Ванечка, прости… — расстроилась Лена, смущаясь и опять принимаясь меня целовать.
Василий Яковлевич смутился окончательно и, подхватив под руку Аньку, собрался ретироваться, но наткнулся еще на одного гостя.
— А где умирающий? — зычно спросил Федышинский. — Ни гроба не вижу, ни савана.
Обе барышни мгновенно ощетинились.
— Михаил Терентьевич, сколько вас можно просить, чтобы не повторяли глупые шутки? — нервно спросила Лена.
— Вот именно, — поддакнула Аня, выискивая что-то взглядом. Уж не ухват ли?
— А кто поднял спозаранку старого и больного человека? — хмыкнул Федышинский. — Кто кричал — мол, Михаил Терентьевич, собирайтесь, там нашего Ванечку убили? Если убили, то куда спешить? Не помню, чтобы покойники от лекарей убегали. Живые — было дело. И Ванечка ваш — живехонек и здоровехонек.
— Да, милые барышни, а что вас сюда привело? — спохватился-таки господин исправник, вспомнив, что он здесь самый главный и ему полагается все знать. Особенно, про утечку информации из его ведомства. Велено же было Смирнову не болтать.
Девчонки переглянулись, а Лена кивнула:
— Аня, рассказывай.
— Батька ко мне чуть ли не в полночь прибежал, — начала излагать Анька. — Говорит — работу поздно закончил, шел мимо полицейского участка. А там мужик знакомый из Избищ матерится — мол, дезертира привез, а обратно в ночь ехать не хочется, придется на ночлег становиться. И кабак закрыт, выпить негде. Батька-то у меня добрый, да и мужика знает — тот уголь иной раз привозит, говорит — раз так, то пойдем ко мне, заночуешь. Спрашивает — а что за дезертир? А тот ему — так Петька Опарышев из армии сбег, в старой бане прятался, а когда ловили, так он в вашего следователя из ружья и пальнул. Так пальнул, что прямо в грудь и попал, крест вдавил. В дом старосты отвезли. Ежели до завтра доживет, то хорошо, а нет — дай бог ему царствия небесного. Следователь-то молодой еще, говорят, что человек он хороший, за справедливость стоял, но господь-то таких к себе сразу и прибирает. Батька спрашивает — а доктор у вас есть? Или фельдшер? А тот — мол, доктор один, на две больницы, фершал редко трезвым бывает, в Ольхове акушерка есть, которая у баб роды принимает. Дурак Петька, добром бы сдался, так только тюрьма, а теперь его и повесить могут — следователь-то и сам не прост, а еще отец у него целым министром служит. Батька, как услышал, сразу ко мне. Меня поднял, потом в земскую больницу побежал, а там, по ночному времени, никого и нет. Я переполошилась, побежала к дяде Антону. А тот — сам, дескать, толком не знаю. Дезертира да, привезли, городовой Смирнов сказал — мол, Иван Александрович в руку ранен и в грудь. Вроде, ничего страшного. Отлежится, сам и приедет. А я думаю — как же ничего страшного, если в грудь? Тут я к Лене, то есть, к Елене Георгиевне, побежала. Бегу, а она уже сама навстречу.