Санкт-Петербург в день коронации, гравюра середины 19 столетия.
Глава 15. Эпилог (писано от имени главного героя).
По прибытию в Петербург я доложил о выполненном поручении генералу Дубельту. Тот был несколько обескуражен тем, что бумаги остались в Штутгарте. Было заметно, что он сомневается в талантах князя Васильчикова и боится, как бы злосчастный протокол опять не исчез. Впрочем, меня он принял весьма приветливо, обещав доложить обо мне молодому императору. Обещание свое Леонтий Васильевич выполнил и спустя месяц я был произведен в ротмистры, избавившись от изрядно надоевшей мне приставки «штаб». В придачу мне предоставили месячный отпуск «для обустройства личных дел». Мы с Луизой поехали на мою милую Черниговщину. Папенька и маменька обрадовались нам и охотно благословили наш союз. Мы с Луизой обвенчались в моем родном селе, в местной церкви. Перед венчанием она приняла православную веру и стала зваться на русский лад – Лизой. Она легко освоила русскую речь, хотя и сохранила забавный немецкий акцент, что делает ее речь необычной для нашего уха. По крайней мере, соседние помещицы нашли ее говор весьма милым и охотно навещали по праздникам. Лиза с нашим маленьким сыном – Сергеем – остались жить у моих родителей. Первоначально жена и слышать о том не хотела, пожелав сопровождать меня к новому месту службы. Но я настоял на своем решении: кавказская война не для дам, тем паче дам с грудными младенцами.
Что до моей карьеры, то она сложилась своеобразно. Первоначально я получил место в столице при штабе Корпуса. Но штабная и вдобавок еще и столичная жизнь оказалась не для меня. Государь благоволил мне, предложив возвращение в гвардию. И был весьма удивлен и даже огорчен моим отказом. За спиной я слышал злые шепотки о своей персоне и что самое отвратительное для меня о Лизе. Она бедняжка и показалась на приемах всего пару раз. Однако ее красота и скромность вкупе с нежеланием флиртовать подобно другим великосветским дамам, быстро настроила против нее не только женщин, но и их мужей. Пришлось отправить супругу в имение, чему она была несказанно рада. Хотя мы оба страдали из-за вынужденной разлуки. Впрочем, обуздать злые языки получилось лишь с помощью пистолета.
Балы 19 века
Умом я понимал, что столичный свет – это скопище сплетников и бездельников и что прислушиваться к их мнению здравомыслящему человеку не следует. Но на каждый роток как известно не накинешь платок. Последовали две дуэли. Одна завершилась счастливым примирением, но вторая привела к гибели сплетника – моя пуля пробила его грудь на вылет. Было ли мне его жаль? Пожалуй, что нет. Болтливый высокомерный мальчишка, кичившийся благородностью своего рода, однако не усвоивший и понятия об истинно благородстве. Дуэль прошла по всем требованиям кодекса чести офицера и не вызвала нарекания со стороны властей. Но знатные родственники погибшего естественно не смирились и наябедничали на меня императору. Так что я скоро убедился в недолговечности такой эфемерной субстанции как монаршая милость, которая так же переменчива, как и петербургское лето.
Я не стал ожидать неприятной развязки и обратился прямо к государю с просьбой направить меня на войну с кавказскими горцами. И незамедлительно получил монарший ответ: прошение удовлетворить. Очевидно государь посчитал горный климат полезным для моего здоровья. Так что, в столице я задержался недолго. Вскоре я получил назначение на Кавказ, в действующую армию. Служил в составе левого крыла Кавказского корпуса под началом старого кавказца генерала Евдокимова. Участвовал в покорении Чечни, Дагестана и Черкессии в 1857-1864 годах. Был награжден двумя офицерскими «георгиями» и именным оружием. Довелось мне повоевать и в турецкую войну 1877-1878 годов в отряде генерала Гурко. Спустя два года вышел в отставку в чине генерал-майора от инфантерии. Уединился в своем имении и прожил там остаток жизни в семейном счастье, окруженный двумя сыновьями и дочерью. Они порадовали меня двумя внуками и тем же числом внучек. Довелось мне увидеть и своих правнуков. Так шли год за годом. Я состарился и стал помышлять о закономерном окончании своего земного поприща. Особенно часто такие мысли стали посещать меня после смерти моей Лизоньки. Она скончалась от грудной жабы в канун столь трагичного для России 1905-го года. Грешно сказать, но я благодарен судьбе, избавившую мою супругу от того, что пережил я в этот проклятый год. Бесславная сдача Порт-Артура, позорный Портсмутский мир с японцами, да и еще и эта «вакханалия красных бантов». Воистину прав был Александр Сергеевич Пушкин: не дай Бог бунт вообще, а русский бунт - бессмысленный и беспощадный – тем более. А сегодня это пожар докатился и до моего поместья.
Следуя заветам отца, я никогда не обижал крестьян. Не судился с ними из-за раздела земли в годы нелепой лорис-мелеховской реформы, не пытался действовать подкупом или подлостью. Мне казалось, что крестьяне относятся ко мне так же благожелательно и я искренно радовался, получая на Пасху в дар крестьянские куличи и крашенные яички. Но как же я ошибался в своей добродушной близорукости…
Сегодня утром меня покинули последние слуги, а к полудню я услышал шум под окнами. Выглянул в окно и обомлел. Толпа из нескольких десятков человек собралась у крыльца барского дома, громко выкрикивая что-то непотребное. Было заметно, что многие бунтовщики пьяны. Я вышел на крыльцо и к изумлению, своему увидел среди собравшихся нескольких своих слуг. Как и подобает подонкам, они ничуть не смутились от моего взгляда, а напротив глумливо ухмылялись. Их не смущало старое ружье «Зауэр» в моих старческих руках. И напрасно: оба заряда нашли свои цели. Я ожидал, что меня тут же растерзают, но этого не произошло. Толпа подалась назад. Как ни в чем не бывало, я перезарядил ружье, но потом молча опустил его.