— От же ж раскудрыть! — зло сплюнул её обладатель. — Зимовеева работа, чтоб его переплющило. Ишь, отказьев оно не принимает!
Вокруг появилось ещё несколько голов с комьями снега на макушках.
— Ой-ёи-ёи! — запричитала одна из них. — Он опять сыскнул нашую мал-мал громазду каргу!
Голова, высунувшаяся первой, повернулась к причитал ыцику:
— Туп Вулли!
— Ась, Явор?
— Разве я не грил тебе про твои все оё-ёйканья?
— Грил, Явор, — признал тот.
— Дыкс с чего ты тогдыть их завёл?
— Звиняй, Явор. Вродь как само выплескнулось.
— Оно оченно духе подрывает.
— Звиняй, Явор.
Явор Заядло вздохнул:
— Увыкс, тута ты правый, Вулли. Он сыскнул малу громазду каргу, как пить дать. Хтой щас призыривает за ней на фермсе?
— Мал-да-удал Штырь, Явор.
Явор посмотрел на небо. Переполненные снегом облака аж проседали посередине.
— Ладныть, — сказал он. — Видно, пора заявиться Герою.
Он скрылся в снегу, комок с его макушки аккуратно лёг на своё место, прикрыв дыру, как будто её и не было. Явор Заядло соскользнул вниз, в глубину обжитого Фиглями кургана.
Пещера внутри была просторной — в самой её середине человек мог бы даже встать в полный рост, но тут же скорчился бы пополам от кашля, потому что именно там, в потолке, было проделано отверстие для дыма.
Вдоль стен тянулись одна над другой галереи, кишмя кишевшие Фиглями. Обычно тут стоял шум и гвалт, но в эту минуту дом Фиглей замер в пугающей тишине.
Явор Заядло подошёл к очагу, возле которого ожидала его жена, Джинни. Она стояла, гордо выпрямившись, как и подобает кельде, но вблизи он заметил, что она, похоже, плакала. Явор встал рядом и обнял её за плечи.
— Лады, вы, мож, ужо скумексали, что оно там творится, — сказал он настороженной синекожей и рыжеволосой публике на галереях. — То не просто так вьюжит. То Зимовей сыскнул малу громазду каргу… а ну кыкс, тихо все!
Он подождал, пока крики и звон мечей стихнут, и продолжал:
— Мы не могём забороть Зимовея за неё! То её путь, и не нам по нему шлындрать! Но всекарга открыла нам другенный путь! Тёмный и опасновый!
Фигли радостно взревели — такое они понимали и любили.
— То-то ж, — сказал довольный Явор. — И для начатку приволокнём Героя.
Раздался дружный смех. Громазд Йан, самый высокий Фигль, крикнул:
— Рановасто ему! Мы разве токо урок-другой геройства ему втюкали! Чих он безнужный, а не герой!
— А я грю, он станет Героем для нашеей мал-мал громаздой карги, и точка! — отрезал Явор. — А ну кыкс, вы, шобла бездельная, топс-топс все в мелову яму! Наройте мне путь в Подземлёвый мир!
Да, это Зимовей, думала Тиффани Болен, стоя перед отцом в холодном доме. Она чувствовала, что происходит снаружи. Такая непогода редкость даже в разгар зимы, а теперь уже пора бы прийти первому весеннему теплу. Он бросает вызов. А может, просто играет. С Зимовеем трудно отличить одно от другого.
Только это уже не игра, потому что ягнята умирают по-настоящему. Мне только-только исполнилось тринадцать, но мой отец и другие взрослые хотят, чтобы я сделала что-нибудь. А я ничего не могу. Зимовей снова нашёл меня. И вот он здесь, а у меня слишком мало сил.
Было бы легче, если бы они кричали и требовали, но они просят и умоляют. Лицо отца серое от тревоги, и он умоляет меня помочь. Мой отец умоляет меня.
Ой, нет, он снимает шляпу. Он снимает шляпу передо мной!
Они думают, мне достаточно щёлкнуть пальцами, и магия явится сама, за просто так. Но если я не смогу помочь им сейчас, чего я вообще стою? Нельзя, чтобы они заметили мою неуверенность и страх. Ведьмы не имеют права бояться.
И это я во всём виновата. Я, я и никто иной, заварила эту кашу. Мне её и расхлёбывать.
Отец нерешительно кашлянул:
— …Вот. Так, может, ты могла бы… ну, как-то уколдовать это всё подальше, или ещё что? Ради нас…
Всё в комнате казалось серым, потому что серым был свет, просачивающийся сквозь толщу снега за окном. Никто не тратил сил, чтобы откапывать дома. Все, кто мог держать лопату, трудились в других местах, но людей всё равно не хватало. И потому большинство в эту ночь вообще не ложились — обходили стада годовалых овец, оберегали новорождённых ягнят… В царстве тьмы и снега…
Её, Тиффани, снега. Снега, который был посланием ей. Вызовом. Призывом.
— Хорошо, — сказала она. — Я попробую что-нибудь сделать.
— Ты моя умница. — Отец немного расслабился и улыбнулся.
Нет, я не умница, я дурочка, подумала Тиффани. Это я навлекла беду.