— С какой стати?
— С такой! Ты видел, чтобы во время, так сказать, дарения, у выгребной ямы хоть один свободный был, кроме хозяина и бабы? А раз нет свободных свидетелей, значит, его слово против её. Кому поверят? И документы никакие не оформляли, так что любой судья, даже не считая прикормленного тутошнего, приговорит раба отдать, да ещё и штраф за похищение слупит. Так вот, Гакэру…
Гакэру помолчал, осмысляя, и выдал:
— Тогда конечно, ему лучше бежать. Или самому сдохнуть. Упырь ему лёгкой смерти не подарит.
Повисло тяжёлое молчание, прерываемое только бульканьями вина, глотаемого из горлышка бутыли.
— А, что об этом говорить, завтра ещё насмотримся на дрянь всякую, давай о хорошем, — и Квембеш завёл беседу о хорошем, то есть о вине и девочках из лупанария.
Агнесса постояла, привалившись к стенке, уже не прислушиваясь к трёпу за стеной. Всё, что говорил Квембеш, сомнению не подвергалось: раз Зебедес узнал о случившемся и счёл себя оскорблённым, стоило ждать его завтра, и с эльфом надо было что-то сделать. Подождала, пока перестанут трястись ноги и тихонько пошла в дом.
Эльф сидел на веранде, на полу, всматриваясь в пламя светильника. Обернулся — и было видно, что рад. Прижал нетерпеливо:
— Госпожа моя, я ждал… надеялся, что придёшь.
Уворачиваясь от голодных поцелуев, всхлипнула, но тут же взяла себя в руки:
— Нет-нет, я не за этим.
И, дождавшись внимательного взгляда, холодно, рассудительно сказала:
— Беги. Завтра Зебедес придёт тебя забрать.
Эльф поднял бровь:
— Но я ведь теперь принадлежу тебе, госпожа моя?
Пересохшими губами шепнула:
— Нет. По закону нет.
— Тогда купи меня.
Вздохнула:
— Он не продаст.
«А кабы продавал — у меня бы не хватило денег купить».
Эльф похолодел лицом и, опустив глаза, слушал лихорадочный шёпот:
— Дни Гекаты близятся. Я собрала тебе еду — отсидишься в прибрежных пещерах, там не найдут. Твои скоро будут здесь и заберут тебя, а мне Зебедес ничего не сделает.
Эльф молчал. Довольная, что он не возражает, протянула узел:
— Всё. Уходи прямо сейчас, — и резко повернулась, покидая его.
***
Не спалось. Бегая по комнате легкими шагами, думала:
«Зебедесу завтра скажу, что эльф сбежал… что он сделает? И сама сбегу из Сиамары. Выйти замуж за этого — лучше умереть… особенно теперь».
Холодно усмехнулась, подумав, что вряд ли ещё когда-нибудь посмотрит на мужчину — человеческие самцы начали казаться чуждыми, как животные или деревья. И совершенно невозможно подпустить к себе грубую скотину — после того шелковистого пламени, той звёздной росы, той сладкой муки, которая была больше, чем может пережить женщина и остаться прежней. Она перестала подходить человеческим мужчинам — и не жалела об этом.
И, что удивительно, радость не покинула её с побегом эльфа — воздух был сладок, голову кружило от счастья просто жить и дышать. Только тяжёлый запах роз из сада раздражал:
«Если в имении у дома растут розы, все придётся убрать, ну невозможно же… это ж надо, так обгаживать всё, до чего дотягиваешься», — с досадой вспомнила причину настигшей идиосинкразии в лице достойнейшего Зебедеса, перемазавшегося розовым маслом.
Агнесса вышла в сад: на перекрестье тропинок во тьме октябрьской ночи белело мраморное тело Венеры. Подошла, сухо всхлипнула:
— Спасибо, мама-Венера, — и благоговейно положила розу к подножию статуи.
Достойнейший Зебедес не заставил себя ожидать и с утра пораньше явился.
Спокойно выслушала гневное требование вернуть раба и сообщила, что тот сбежал. Зебедес обозлился ещё больше, но сдержался и попросил разговора наедине. Вздохнув, согласилась — но уточнила, что разговор состоится в саду, на виду у слуг. Оставаться с Зебедесом наедине в закрытом помещении не стоило — об этом вопил инстинкт самосохранения. Скривившись, Зебедес пробурчал что-то насчёт того, что любительнице нелюдей, да ещё и рабов какую-то эфемерную женскую честь блюсти смешно, но не возразил. При разговоре прямо сказал, что отвергнуть его и сбежать не получится — и либо она согласится честью, либо приволокут за волосы. И спросил, настолько ли она дура, чтобы не верить в его возможности.
Агнесса опустила глаза и заверила, что она не настолько дура и всё поняла. И попросила неделю на устройство своих дел, после чего обещалась выйти замуж.
— Три дня, и помни мою щедрость, женщина! — градоправитель с сердцем развернулся и покинул дом невесты.
С облегчением выпроводив Зебедеса, Агнесса принялась устраивать дела, и действовала с несказанной бодростью.
Первым делом, не спрашивая, дала вольные управляющему и няне и настояла на их немедленном браке. Улыбалась, выпила на празднике, подарила нянюшке на свадьбу мешок золота.
После чего приказала позвать жреца Диониса и переписала всех рабов, усадебных и полевых, чохом, самому Дионису — это было аналогом вольной и более надёжным способом отпустить на свободу: Зебедес простую вольную оспорить, может, и смог бы — но против бога выступить не смел никто.
Велела поделить все имеющиеся деньги по количеству рабов, разложить по мешочкам и отвезти в имение — раздать вольноотпущенникам.
Обеспокоенной няне сказала: