— Выйдя замуж за Зебедеса, нуждаться я ни в чём не буду, а отдать ему приданым хочу как можно меньше. Езжай с Мелетием и проследи, чтобы всё было по справедливости. Возвращаться не торопитесь — и сюда не возвращайтесь. Денег у вас достаточно, купите дом и лавку… да что я говорю, Мелетий всё знает и умеет.
На дальнейшие её беспокойства прикрикнула и выпроводила молодожёнов в имение — все же остальные вольноотпущенники с подаренными деньгами разбежались ещё раньше, вознося хвалы богам и хозяйке.
Все мирские дела были закончены за два дня. Остался последний, третий — для себя.
***
На закате второго дня в опустевший дом вернулась Медея. Тихо вошла на веранду, на ступенях которой, спускающихся в сад, сидела Агнесса.
— Госпожа, вы звали меня…
Агнесса встала:
— Да. У меня будет просьба к тебе. Видишь этот мешок на столе? В нём золото.
— Что хочет госпожа? — голос Медеи был сух и безэмоционален.
— Ты умеешь готовить настойку цикуты? — Агнесса кивнула на мощный куст, притулившийся у самой лестницы. — Приготовь мне… чтобы быстро.
Тёмные глаза блеснули:
— Госпожа, цикута — это больно и долго, ею травятся дураки.
Агнесса, подумав: «Ну да, конечно, Сократ был дурак…» — промолчала.
Медея тоже помолчала, вздохнула:
— Госпожа, вы были добры ко мне. Я б отговаривала, да участь вас ждёт хуже рабской… Впрочем, может, поживёте с этой свиньёй годик, потерпите, а потом сами отравите? Есть средства… — внимательно посмотрела, как Агнесса покачала головой. — Что ж… Я могу приготовить питьё, от которого уйдёте во сне, тихо, как в лебяжий пух провалитесь.
— Готовить долго?
— К завтрашнему полудню готово будет.
— Хорошо. Приноси к полудню питьё и забирай деньги.
Медея, поклонившись, молча удалилась.
***
«А ведь она и в Сиамаре начнёт прежним промыслом заниматься… Ну ничего, дело нужное: женится же Зебедес на ком-нибудь; глядишь, и пригодится какой женщине — для себя или для него. Да, дело нужное…», — Агнесса сидела на веранде; мысли катились лениво, спешить уже было некуда, и жизнь улыбалась напоследок — солнечный тихий день и хрустальный воздух ощущались особенно прекрасными от сознания, что скоро наступит последний сон.
Кувшин с обещанным питьём и кубок уже стояли на столе.
«Воздух-то какой сладкий… умирать не хочется. И хорошо, и не будем ждать, чтобы захотелось. Только посмотрю вот ещё на небо».
Подойдя к перилам, мечтательно уставилась в ослепительную лазурь.
Неверящим взглядом проводила пушинку, падающую с этих невозможной синевы и высоты небес — и ещё, и ещё одну.
«Что она там говорила, что как в лебяжий пух провалюсь? Я ж вроде не пила ещё…», — как во сне, вытянула руку, и пушинка упала на ладонь, обожгла её и превратилась в капельку.
«Точно, это же снег! Сегодня день Гекаты… хорошо, стало быть, они пришли и заберут его. Но до чего же красиво!» — огромные хлопья лёгким пухом танцевали в воздухе, опускаясь на розы. На кроваво-красные бархатные лепестки порошило белым, и те наконец-то переставали пахнуть.
Агнесса, распахнув глаза, смотрела на снег, вздыхая от полноты чувств, и они появились внезапно для неё — как будто из ниоткуда.
«Целый двор цветочных фей… я, наверное, всё-таки выпила и уже проваливаюсь в лебяжий пух», — ощущение нереальности происходящего растормаживало, и она с очарованным любопытством рассматривала, не стесняясь.
Белые кони, белые одежды и белые волосы всадников — и никогда не виданная ею метель, белой птицей кружащая над садом.
«Велико искусство Медеи, и стоит гораздо больше уплаченных денег… Это божественно!»
С вседозволенностью, даруемой иной реальностью, воскликнула:
— Феи! — кружащий снег глушил голос, но они всё равно услышали и дружно повернулись к ней.
Синие, зелёные, сиреневые очи вопросительно глядели. В таком количестве феи зачаровывали, и пришлось встряхнуться. Не тушуясь (чего ей бояться, она уже в посмертии!), Агнесса спросила:
— Вы забрали свою…своего… свою фею?
Ближайшая фея сказала что-то — Агнесса не поняла. Эльф улыбнулся, сделал успокаивающий жест рукой, и она подумала, что надо подождать. И тут же поняла, чего: из-за угла выехали ещё две фигуры, белая и чёрная, весело переговариваясь между собой.
Белый всадник поднял на неё глаза — и она узнала Релитвионна. Одетого в белые одежды, с заплетёнными волосами, при мече и луке, сидящего на коне, как будто сливаясь с ним — легко и вольготно. И поняла, что всё это не предсмертный бред — уж слишком ужасающим и реальным было существо рядом с Релитвионном. Чёрный всхрапывающий конь нёс всадника, укутанного в чёрное с головы до ног, в глубоко надвинутом капюшоне, и лицо его скрывалось за завесой из нанизанных на нити чёрных камушков. Создавалось впечатление, что он видит иным зрением, не глазами. Всадник поднял голову к Агнессе — завеса разлетелась от движения, сухо сбрякнув, но под капюшоном всё равно была глухая чернота.
«Всё-таки не камни, косточки. Чёрные косточки. Что за глупые мысли в голову лезут!» — и тут даже и глупые мысли кончились, и она только смотрела.